Турецкий смутился, что задел ее неуместной иронией, хотя, если вникнуть, что особенного он сказал? Юная недотрога подняла руки и вытянула их, почему-то ладонями вверх, стремительно и резко — Ирина прямо вздрогнула. На запястьях розовели довольно свежие, стянутые поросячьей кожицей, следы от бритвы.

— Я тоже совсем недавно лежала в больнице, — призналась необычная посетительница так, будто это все объясняло. — В психушке. Сразу предупреждаю, потому что вам потом будут говорить, что я все выдумала, что у меня это бред, потому что я ненормальная. Но вы, пожалуйста, не верьте. Может, я сейчас и не совсем нормальная, но это только потому, что слишком много узнала.

Сестра-хозяйка, завершив отбор суден, замкнув волшебные дверцы антресолей и спустившись по лестнице, не торопилась покидать палату, подозрительно выпучив глаза на посетительницу. В Ирине Генриховне и Леще тоже чувствовалась боевая готовность номер один, на случай, если клиентка психушки вытащит из-под халата бритву и с самурайским визгом примется кромсать Турецкого. Разгадав настроения окружающих, девушка скромно пододвинула к кровати стул и, ровно держа спину, как эталон школьницы, присела рядом. Руки она положила на колени, на манер египетских статуй, вниз ладонями, ко всеобщему облегчению скрыв вопиющие о беде рубцы на запястьях.

— Я Лиза Плахова, — сказала она. — Паспорт показать?

— Не надо, — остановил ее Турецкий, как только она потянула из скрытой под правой полой халата миниатюрной сумочки краснокожую паспортину. Он вспомнил (фотографическая память, совмещающая живого человека с его изображением), что именно эту совсем молоденькую красавицу еще недавно любили запечатлевать фото- и телекамеры в составе блестящего плаховского семейства. Она очень изменилась… Лиза. Плахова, что с тобой стряслось?

— Вы бы все равно меня вызвали, — продолжала Лиза, — как только обнаружили, кто сделал антиплаховский сайт. Но я не могу ждать, когда вызовут: может быть, тогда меня лекарствами напрочь обработают, и я не сумею говорить откровенно, совсем не сумею ничего сказать. Я ненадолго вырвалась, благодаря одному моему другу, с которым мы полгода чатились… то есть встречались в чате… в общем, не буду его выдавать, это ни к чему. Я хочу вам открыть, как все получилось…

Успокоенная присутствием Леши сестра-хозяйка все-таки вышла из палаты, плотно притворив за собой дверь, и Лиза начала свой рассказ. О причинах, побудивших ее начать собственное расследование семейных тайн, о плодах этого расследования, о том, как ее мать косвенно призналась в убийстве Питера Зернова, и о том, что довело Лизу до попытки самоубийства. Рассказывала полно и откровенно, не стараясь выставить себя в благородном свете, не скрывая неприятных подробностей, которые как будто бы следователю пригодиться не могли, наподобие обстановки в дядиной квартире или режима психиатрической больницы. Когда она замолчала, некоторое время все ожидали продолжения. Но его не последовало.

— Девочка, — мягко спросила преисполнившаяся сочувствия Ирина Генриховна, — чего же ты хочешь?

Лиза проигнорировала вопрос. Сидела ровная, напряженная, как натянутая струна: тронь — и порвется.

— Понимаешь, Лиза, — рассудительно сказал Турецкий, — твои показания, конечно, важны: они указывают нам, где искать. Откровенно говоря, мы по уши завязли в деле Зернова…

— Мне надо дать показания? — явно обрадовалась Лиза. — Вы их запишете? Составите протокол?

— Но твои слова, — закончил мысль Турецкий, — ничего не решают.

— А мой дядя?

— А ты уверена, что он станет разговаривать с милицией?

— Но мне-то он признался!

— Это не доказательство.