– В самом деле дороже или только говорят?

– Дороже, – с уверенностью подтвердила соседка. – Но сколько ни возили, везде одно и то же: рак, надо оперировать. Пока то да се, денег нет… А когда в начале апреля ее опять в больницу взяли, говорят: операция не поможет. Месяц Галя отлежала, никак не выпускали. Я к ней бегала каждый день… Ну, а первого мая отошла, похоронили по человечески, завтра на могилку сходим…

– Спасибо вам…

– Да что там «спасибо», мы ж, считай, свои, – отмахнулась соседка. – Ох, хватит мне языком молоть… Раз уж ты и в самом деле решил тут зацепиться – давай, осваивайся. Есть захочешь – заглядывай, не стесняйся. У меня на всех хватит, накормлю. Да и помянем заодно, у меня самогон знаменитый – на лимонной цедре с орехами…

– Спасибо, как нибудь в другой раз… Я пока тут осмотрюсь…

– Ну, тогда утром завтракать позову. Или сюда принесу.

Наконец Светлана Ивановна ушла.

Антон Сахновский остался один.

8

Внутри дом тети Гали остался таким же, каким его запомнил племянник.

Антон сразу узнал и эти три тесноватых комнаты – одна меньше другой, – и старый, послевоенной работы вместительный шкаф для одежды в прихожей, и пузатый диван с тугими круглыми валиками вместо подлокотников, и трюмо конца шестидесятых годов – тогда эту модную новинку дарили к свадьбе.

Из прихожей, которая соединялась с кухней, Антон прошел в «зал» – так обычно в деревенских домах называют самую просторную из комнат. Пол здесь был застелен недорогими и не слишком потертыми ковровыми дорожками, в углу располагалась печь голландка с плитой, выходящей в кухню. Антон знал, что дом давно газифицирован, но в памяти сохранились те времена, когда зимой у тети топили в комнатах и даже готовили на плите, экономя баллонный газ. Теперь печь служила декорацией, а плита – просто полкой. Застелив ее газетами, тетя хранила на ней кастрюли и сковороды.

Дверной проем вел из «зала» в комнату поменьше, где стояла широкая кровать, тоже подарок к свадьбе четы Смеречко, а напротив кровати на тумбочке пристроился вполне современный телевизор. Примерно таким телевизором в доме, где время навсегда остановилось, чувствовал себя сейчас Антон Сахновский.

Дальше располагалась совсем маленькая комнатушка, окна которой выходили в сад, то есть на противоположную сторону дома. Там стояла кушетка – не та, старая и продавленная, на которой мальчишкой спал Антон, но и не то чтобы новая. Видно, прежняя окончательно рассыпалась и тетя Галя по случаю где то разжилась другой. В изголовье кушетки возвышался торшер, его он тоже опознал: старшая сестра, мать Антона, подарила его хозяйке дома на сорокалетие. Этот день, между прочим, был последним, когда Антон, уже студентом, переступил порог тети Галиного дома.

Вот потому то у Антона немедленно возникло желание устроиться именно здесь, в бывшей «своей» комнате, под торшером. Но для начала следовало как следует проветрить комнаты.

Июньский вечер уже уверенно вступил в свои права, но после знойного дня прохлады не было и в помине. Ни ветерка в саду. От разогретого за день воздуха атмосфера в доме стала еще более тяжелой, хотя Антон распахнул настежь все окна. Единственным местом, где оказалось чуть свежее, была «его» комнатушка – днем ее окно и часть стены все время оставались в тени садовых деревьев. Правда, из за этого она была и самой сумрачной в доме: ветви яблонь и вишен почти полностью перекрывали доступ света. Это, однако, вполне устраивало Антона – полумрак создавал особый, ни с чем не сравнимый уют.

Из сада в дом проникали знакомые запахи: аромат разогретой почвы на грядках, зацветающих роз, ночной фиалки.