Шум в зале.

Ведущий: — Восстановим спокойствие, друзья, проявим терпимость друг к другу хотя бы в рамках нашей передачи. Многие хотят высказаться. (дает микрофон белесому мужчине из рядов зрителей в студии) — Представьтесь, пожалуйста.

Блондин: — Виктор, бизнесмен. Я вот что хотел сказать… Вообще я в церковь хожу редко. Ну, иногда потянет к светлому прильнуть, изнутри почиститься. Постоишь под сводами, подумаешь о разумном и добром, полегчает вроде. Зашел недавно. Стою, к возвышенному приникаю. Пристроился рядом гражданин. На меня поглядывает заискивающе, улыбается беззубым ртом, перегаром дышит — по всему вижу — на опохмелку его приспичило. Сбил он меня с понталыку. Совсем другой настрой пошел: аж кулаки зачесались — взять бы, думаю сучару, да вломить хорошенько, что бы под ногами не путался. И как такую мразь земля держит? Зачем в храм Божий пускают?

Олексо перебивает: — Ага! Вломить! Что бы не мешал тебе — чистенькому, имеющему горячую ванну и дантиста к Богу обращаться… На бабки Отца нашего всевышнего выставлять! А когда нищий алконавт Христа ради у тебя десять рубликов попросил — не дал. На спор — не дал!

Бизнесмен: — Не захотел я. Потому что, если бы я ему даже миллион отстегнул — безполезняк. Между такими как он и такими, как я — любовь, дружба и взаимопонимание не получатся. Он будет всегда ненавидеть меня за прикид, за тачку дорогую, за устроенную жизнь. А я его — за немытость, за нищенство, за нежелание вкалывать, стать человеком…

Батюшка: — Человеком, не порочащим Образ Божий, по подобию которого создан. Но вспомним главное — не телесными язвами противен Господу человек. Душою, чуждой милосердия и сострадания. Мы ведь в водовороте несовершенного бытия нашего душу редко рассматриваем. Видим — другой и это как призыв к вражде. Брит или длинноволос, плохо пахнет или слишком хорошо, выражения употребляет недозволенные, акцент пришлый имеет, выпил лишнего или же не выпил вовсе — причины к отторжению, вражде неисчислимы. Левша, правша, близорукий, дальнозоркий, богатый, бедный — иной. Не любим мы иного, друг друга не любим. Это и есть нелюбовь к себе. А следовательно — к Богу.

Женщина из зала: — Верно, себя не любим! Как же здесь ближнего возлюбить, когда от себя — от неустроенности, невезучести, затырканности своей тошно делается. Ни до кого дела нет. Хоть тресни. Вот я бабульку соседскую в Собез повела…Так померла она прямо в очереди. И всем без разницы!

Парень: — Ну, как так можно говорить? Когда на Рижской рванули, мы с ребятами на пункт пошли кровь сдавать — так там народу — прорва! Говорят, такие хвосты только во времен застоя были, когда за дефицитом давились.

Другая Женщина: — У меня мать прямо перед телевизором инсульт хватил, когда Беслан показывали. А что ей они — чужие вроде люди.

Блондин–бизнесмен: — Так надо убить, растерзать осетинских детей и подробно показать всем, что бы вспыхнуло между нами, дорогие вы мои, «родство»… Вспыхивает оно! И сострадание и злость аж за горло берут. Но проходит время и все возвращается на свои места: — своя рубашка ближе к телу.

Женщина: — Мы снова одни, мы ищем чужого — того, кто виноват в нашей паскудной жизни.

Режиссер кричит: — Отснято! Спасибо всем. (ведущему) Юр, через пять минут снимаем финал.