И если лицо Оуэна как зеркало отражало его душу, то душа у него была абсолютно неблагодарной. Мне тут же захотелось прикрыть свое оголенное тело, и, отступив в ванную, я завернулась в большое полотенце.

Я решила, что вообще из ванной не выйду. Зачем лишние переживания, если от одного моего вида он чувствует себя несчастным? Да, по сути, он никогда особо и не стремился связываться со мной, если не считать самого начала наших отношений. Зачем мне его мучить?

Нет, подумала я, к чертовой матери! Мы, по крайней мере, могли бы поговорить. И, поплотнее закутавшись в полотенце, я вышла из ванной.

– Я не знал, что ты здесь, – сказал Оуэн.

– Если бы тебя хоть сколько-нибудь интересовало, как идут съемки, и их график, ты бы это знал, – сказала я. – Ты собираешься работать дальше или же нет?

При виде Оуэна я ощутила нечто вроде паралича. Я не испытывала ни малейшего желания выплеснуть на него все те сотни горьких слов, которые накопились у меня в душе.

– Собираюсь, – сказал Оуэн в ответ на мой вопрос. – Конечно!

Я чувствовала, что мне следует быть чрезвычайно осторожной – не надо смотреть ему в глаза, не надо задавать никаких прямых вопросов. Кроме того, я прямо физически ощущала беспорядок, царящий у меня в комнате. На всех стульях лежали кипы сценариев, или одежды, или еще черт знает чего. Не говоря уже о грудах шмотья и бумаг, валявшихся на полу. И потому мне было ужасно трудно придумать, как и где начать достойный разговор. Кроме кровати, в комнате ни одного другого чистого места не было.

– Ну, и когда же ты намереваешься снова посетить съемочную площадку? – спросила я.

На самом-то деле, мне хотелось, чтобы разговор начал он, а не я. Я надеялась, что он сам скажет что-нибудь точное и ясное. Мне было безразлично, что именно он скажет – пусть это будет самое для меня неприятное. Лишь бы все стало ясно, и я бы, наконец, знала, что к чему. Иногда слова из Оуэна приходилось вытягивать, как вытягивают из глубокого колодца бадью с водой. Для этого надо было много-много раз раскрутить лебедку. Оуэн сейчас спит с королевой Америки: вне сомнения, это обстоятельство должно придать ему достаточно духа, чтобы говорить со мной безо всяких обиняков.

Но нет, так не получилось. Оуэн молча стоял возле шкафа, держа в руке две безобразные рубашки в цветочек – словно само мое присутствие начисто разрушило его планы, которые иначе было бы так несложно осуществить: выбрать из двух безобразных рубашек одну. Я с тоской в сердце поняла, что взываю к Всевышнему, умоляя его заставить этого человека заговорить первым, чтобы мне не надо было этого делать самой. Мне казалось, что голосовые связки, нет не только они, но все органы внутри меня совершенно онемели. Если сейчас же ни он, ни я не заговорим, нам придется простоять тут весь день, посреди разбросанных останков нашей совместной жизни. Наконец, я подошла к постели и села на ее край.

– Ты не собираешься со мной разговаривать? – сказала я. – Я вовсе не хочу, чтобы ты передо мной извинялся или развеял ту святую веру, что ты внушил Шерри. Ничего такого мне не нужно. Мне бы хотелось только одного – чтобы ты мог мне сказать, что происходит. И тогда, возможно, я сумела бы как-то перестроить свою жизнь, чтобы мне не было больно.

Оуэн стал еще мрачнее, будто бы он знал, что именно этого я и потребую. Я начала бояться, что, вероятно, сошла с ума, или, по крайней мере, поступаю абсолютно не так, как все.