Сэмми похлопал меня по ноге.

– А вас мы все любим, – сказал он. – Даже Терокс. Он вас любит.

– Нет, не любит, Сэмми, – сказала я. – Я Тероксу не нравлюсь.

– Ну, этого парня не так-то просто понять, – признался Сэмми. – Но мы все вас любим.

Да разве я этого не знала? Меня любили больше, чем кого-либо еще. Я для них была их собственной возлюбленной, с которой поступили так несправедливо. От этой роли я уже чертовски устала.

Когда мы прибыли на съемочную площадку, там уже находился юный Эйб. Он приехал для того, чтобы вселить в меня страх перед Богом. А начал он с того, что обнял меня. Это у него получалось не очень-то красиво, потому что обнимать кого бы то ни было старше шестнадцати Эйб не привык.

За нами тащился Фолсом. Когда мы приблизились к кофейной стойке, он вдруг свернул на пару шагов в сторону, а когда поравнялся с нами, в руке у него была чашечка кофе для Эйба.

– Говорю вам, ситуация плохая, – сказал Эйб. – Шерри расстроена, а вы знаете, что это значит.

– Только успокойтесь, Эйб, – сказала я. – Шерри не перестает жаловаться все последние десять лет. Такой уж у нее стиль. Это ровно ничего не значит.

– Вы ошибаетесь; вот в этом-то вы и ошибаетесь, – сказал Эйб, отступая назад, чтобы можно было указать на меня пальцем. Где-то он научился, что так указуют перстом настоящие исполнительные директора.

– Это означает скандалы, – сказал он. – Это означает потерю денег, и бесконечные беды с утра до ночи. Это значит, что у меня опять разыграется моя проклятущая язва. И это лишь малая часть того, что это означает.

У меня немного болела голова после выпивки, и мне очень хотелось побыть одной хотя бы несколько минут, спокойно осмотреть первую съемочную площадку и поговорить о ней с ребятами. Раздумывая, как лучше всего успокоить Эйба, я увидела, что из костюмерной Шерри появился Винкин. Он медленно направился к нам. Мальчик двигался как старичок, а не ребенок семи лет от роду. Винкин подошел прямо ко мне и взял меня за руку. Он так и стоял, молча и вежливо, чтобы не мешать нашему разговору. При виде Винкина, Эйб смутился и сразу же замолчал.

– Эйб, возвращайтесь к себе в Голливуд и ни о чем не беспокойтесь, – сказала я. – Недели через две с половиной или чуть попозже мы здесь все закончим. И ничего плохого не случится.

Эйб меня не слушал. Сейчас он сосредоточился на новой проблеме, а именно на Винкине.

– Послушай, Винкин, – сказал Эйб, – не мог бы ты нас на пару минут оставить одних, а? Мне с Джилл надо обсудить кое-какие взрослые дела.

В свойственной ему манере, которая могла просто свести с ума, Винкин пропустил слова Эйба мимо ушей. Он крепко сжимал мою руку, глубоко погруженный в свои собственные мысли. Этого Эйб вынести не мог. Он пошарил у себя в кармане, вынул из него пачку банкнот и отделил от нее одну в двадцать долларов. А потом протянул ее Винкину.

– Послушай-ка, малыш, вот тебе двадцать баксов, если ты минут на десять отсюда исчезнешь, – сказал он. – Пойди-ка к ребятам, пусть они тебе дадут посмотреть в съемочную камеру.

Меня жест Эйба ошеломил, а у Винкина он вызвал полное презрение.

– Я миллион раз глядел в эту камеру, – сказал он. – Если вы хотите поговорить про траханье, то валяйте. Я все про траханье знаю.

У Эйба был такой вид, будто он вот-вот затолкнет эту двадцатидолларовую банкноту Винкину прямо в глотку. Но он сдержался.

– Хорошо, – сказал он.