Я очень удивилась, услыхав от Бо, что фильм Тони Маури все еще делает сборы. Я о нем почти забыла благодаря своей такой напряженной работе.

– Но это очень логично, – сказал Бо. – Ведь это фильм для лета. Он у нас идет на открытых площадках для автомобилистов по всей Америке. В летнее время люди любят смотреть, как противники убивают друг друга мечами.

– А что слышно о фильме Оуэна? – спросила я.

– Мы его закрыли, – сказал Бо, не вдаваясь в подробности.

Мне стало как-то грустно. Бедный Оуэн! Ему хотелось только одного – сделать такой фильм, который назовут Великим. Сама идея его была старомодной, но ведь таким был и сам Оуэн. Ему не нужно было в фильме никакого содержания, лишь бы участвовать в пышном шоу – с лимузинами, с роскошными гостиничными люксами, с парочкой рабов и, главное, чтобы в газетах напечатали его, Оуэна, фамилию. Такой подход к кино свойствен тысячам людей, и у них все так и получается, а у Оуэна – никогда. Он все время как бы оступается с края тротуара. Лимузины проносились мимо него. А если он чудом в этом лимузине и оказывался, то лишь благодаря какой-нибудь женщине – мне, Шерри, какой-то другой даме, которая пожалела его в очередной раз.

– Ну ладно, – сказал Бо. – Я послал его в Рим по одной-единственной причине. Прежде всего, я надеялся, что там либо Бакл, либо Гохаген разнесут ему башку. Мне надо было, чтобы вы были свободны. Вы здесь единственная женщина, которая меня понимает.

– Никого я не понимаю, – сказала я. – И, конечно же, я совсем не понимаю вас.

То оживление, которое я было почувствовала после разговора с Бо, быстро иссякло, как только он попытался заставить меня вникнуть в его расчеты. Бедняжке Оуэну очень нравилось считать себя расчетливым. Но в сравнении с Бо все расчеты Оуэна были жиже самого жидкого пудинга.

– Весь город бурлит из-за слухов о вашем «Одном дереве», – сказал Бо. – Говорят, Шерри очень волнуется. Думаю, вам здорово повезет, потому что, видимо, будет много шума по поводу монтажа.

– Сомневаюсь, чтобы тут большую роль сыграл монтаж, – сказала я. – Я для такого дела не очень годилась. И вы абсолютно правы, отказавшись от этого фильма.

– Разумеется, я был прав, – сказал Бо.

– Бо, – спросила я, – если я вам и впрямь не безразлична, почему же вы не отговорили меня браться за этот фильм?

Я не могла прямо сказать «если вы меня любите»: этого слова мы оба всегда избегали. Что свидетельствует о хорошем вкусе как с его, так и с моей стороны.

– Мне хотелось, чтобы вы провалились, – без малейшего колебания произнес Бо. – Простым абстрактным советом вас изменить нельзя. А мои советы для вас совершенно бесполезны. Вам необходимо самой прийти к каким-то решениям, понять все самой. Вам надо непременно пропотеть всеми возможными потами, потерять свою собственную кровь, трахнуться с настоящими трахарями и самой потерять свои деньги. Только после этого вы сможете согласиться с моими мыслями, с тем, что я могу провернуть в своей голове за какие-нибудь пять секунд. Мне не нужен никакой опыт, вы же без него и шагу сделать не можете. Может быть, теперь вы сами понимаете, что режиссер из вас не получился.

– Не получился? – спросила я, хотя сама я, в большей или меньшей степени, была с ним согласна.

– Нет, не получился, – повторил Бо. – Кое-что из того, что делают режиссеры, вам вполне под силу, но вы – не режиссер.

– Можете вы мне сказать – кто же я по-вашему тогда, – спросила я.