Я мертв?

Все погружается в темноту.

Глаза открываются снова. Вокруг меня — все те же люди. Пэтти по-прежнему плачет. Айден — сентиментальный здоровяк — тоже стоит со слезами на глазах.

— Ты в больнице, — объясняет Пэтти. — В тебя попала пуля. Но ты поправишься.

Это я уже слышал. По крайней мере, то, что из меня извлекли пулю. Если мне не изменяет память, Пэтти, ты сказала Гоулди, что я, возможно, никогда не буду таким, как прежде.

— Одна какая-то пуля такого парня не завалит.

Эти слова произнес Брендан, старший из моих братьев. Он в нашей семье главный оптимист.

Все опять погружается в темноту.

Я мертв?

Снова появляется свет. Глаза постепенно привыкают. В комнате — те же люди. Папа, мои братья и сестра. Три комика плюс я, четвертый. Плюс Гоулди. Все они склонились надо мной.

— Еще нет, — произносит Пэтти.

— Она права, — соглашается Брендан.

Права насчет чего? Я пытаюсь что-то сказать, но у меня не получается. Думать, значит, я вполне могу, а вот произнести свои мысли — нет.

— Нам нужно знать.

Это папа.

— Еще нет.

Это Пэтти. Затем она добавляет более решительным тоном:

— Он только начал просыпаться.

Айден наклоняется надо мной:

— Как дела, приятель?

Я не могу ответить.

— Скажи что-нибудь для меня. Например, вот это: «Игроки „Чикаго Кабс“ позорные молокососы».

Брендан:

— Скажи: «Вы арестованы».

Айден:

— А как насчет «Поцелуй мою белую ирландскую задницу»?

— Послушай, я приехал из Далласа, — обращается ко мне Брендан. — Наименьшее, что ты можешь сделать, — сказать «Привет!» своему старшему брату. Или, может, дать тебе подзатыльник?

— Не слушай этого неблагодарного типа, — снова вступает в разговор Айден. — Ты и так сделал ему одолжение, заставив хотя бы ненадолго уехать из Техаса. Ты бывал когда-нибудь в Далласе? Там все носят ковбойские сапоги и шляпы с широкими полями.

— И это говорит парень, который ходит на работу в майке на лямках и в шортах.

— Я, по крайней мере, не коверкаю слова, как в Техасе.

Да уж, явно мои родственнички.

— Ты мог бы сделать нам всем одолжение, Билли, — включается Пэтти. — Прикажи своим придурковатым братьям заткнуться.

— Кого ты называешь придурковатым, а? — взъерепенился Брендан. — Я окончил университет с самыми высокими показателями в группе.

— Тоже мне университет — Уэслианский, — бурчит Айден себе под нос.

— А что, по-твоему, представляет собой Университет Рузвельта? Гарвард Среднего Запада?

Да, точно мои родственники.

Я чуть-чуть приоткрываю рот. Пэтти, которая, по-видимому, наблюдает за мной, замечает это и поднимает руку, требуя тишины.

Я чувствую себя младенцем, над кроваткой которого склонились родители. «Он сейчас что-то скажет! Он произнесет первое слово!»

И я произношу первое слово, чувствуя, как все склонились надо мной ради столь важного момента и таращатся, как на диковинку.

— Гу-гу-га-га, — говорю я.

Никто знает, как реагировать: лица у всех окаменели, на них — растерянное выражение, брови удивленно приподняты, лбы нахмурены. Все затаили дыхание.

Я снова открываю рот. Все еще ниже наклоняются надо мной — с таким видом, будто рассматривают чашку Петри.

— Я… просто шучу, — шепчу я.