В тот день я ассистировал Кертсону – оперировали рак груди. Случай был очень тяжёлый. Наконец Кертсон отошёл от стола и снял маску и перчатки; санитары перенесли пациентку на каталку и увезли. Кертсон – прекрасный хирург; к тому же один из немногих, кто делает всю работу сам, до последнего шва. Я следил, как его сильные тонкие пальцы с артистизмом гениального скульптора порхали над мышцами и нервами, венами и артериями, быстро вырезали, перевязывали, сшивали, чистили, устраняли последние остатки злокачественной опухоли. Его руки словно бы жили своей собственной, независимой жизнью.

Я нравился Кертсону, и он мне доверял. Это следовало из того, что он приглашал меня ассистировать в самых сложных операциях. Я гордился этим доверием.

Медсёстры прибирали в операционной. Я проверял инструменты, когда Кертсон с ноткой официальности в голосе довольно резко сказал:

– Когда закончите, зайдите в мой кабинет.

– Конечно, доктор Кертсон.

Я с тревогой стал припоминать все свои действия. Где я ошибся? Кертсон не похож на Костера, единственного другого хирурга такого же ранга в Нью-Йорке. Проводя сложную операцию, Костёр взвинчен, как кот, завидевший соперника. На его технику это не влияет, но Боже упаси ассистента или сестру допустить хоть малейшую ошибку – Костёр обрушивается на них с такой красочной бранью, что слушать его – одно удовольствие, хотя для виновных она хуже хлыста. А Кертсон как бы не замечает оплошности – конечно, если она не слишком серьёзная – и отчитывает провинившегося уже потом, наедине. Но его безразличие, холодность и отчуждённость при этом намного хуже высокохудожественной брани Костера. Я не начинающий ассистент и не молоденькая медсестра, чтобы бояться выговора Кертсона, но я очень дорожил его хорошим мнением обо мне, и поэтому в его кабинет вошёл с тяжёлым предчувствием.

Он с минуту разглядывал меня, потом спросил:

– Сколько времени вы не были в отпуске?

– Три года.

– У вас дважды дрогнула рука, когда вы накладывали зажимы. Вы колебались перед тем, как начать шить, и опоздали, подавая мне зонд.

Спорить было бессмысленно, я кивнул и извинился.

– Ничего страшного не произошло, – продолжал он. – Но могло произойти. И это может повториться в следующий раз. Между хирургом и ассистентом должна существовать полнейшая взаимосвязь. Против нас и так многое. Когда кончается ваш контракт?

Я похолодел. Неужели он собирается выгнать меня?

– Через три месяца, – ответил я.

– И что вы собираетесь делать?

– Возобновить его, если не будет возражений. Мне здесь нравится.

Он покачал головой.

– Вам пора начать работать самостоятельно, конечно, если вы вообще хотите начинать. Даже временная самостоятельная работа даст вам опыт, какого вы никогда не получите здесь. Кроме того, вы нуждаетесь в отдыхе. Джим Бенсон – вы его знаете, он мой пациент, – вместе с дочерью и друзьями вскоре отплывает на своей яхте. Пару месяцев собирается провести в Карибском море. Судовой врач в последний момент его разочаровал, и он попросил меня подыскать ему другого. Могу я рекомендовать вас? Оплата, разумеется, хорошая, и жить вы будете на правах гостя. Яхта же у него замечательная.

Я колебался: в конце концов, это означало резкую смену моего образа жизни.

Кертсон прибавил:

– Как врач, я это вам предписываю, как друг – советую. Могу предоставить вам двухмесячный отпуск. Когда вернётесь, отработаете последний месяц по контракту – возобновите его, если пожелаете. Но я надеюсь, что вы к тому времени решитесь работать самостоятельно.

Я спросил:

– Есть ли ещё причины, из-за которых вы хотите, чтобы я в этом участвовал?

На этот раз заколебался он.