Сесть в полный шпагат у него пока не получалось.
– Ни-ч-го-ни-ч-го, – одобрила Яна, прихорашиваясь перед старинным зеркалом возле двери. – А-ч-го-мо-лча-то?
– «Путь воина проходит в тишине и созерцании», – солидно процитировал Митя изречение из книги, имевшей длинное название «Наставления благородным мужам, вставшим на путь воина». Изданный еще до революции фолиант, за авторством некоего древнего китайского мудреца Цинь Линя, Мите подарил Торлецкий, и теперь все свободное от физических упражнений и школы время мальчик посвящал изучению восточных премудростей.
На столе уже пыхтел начищенный до блеска самовар, благородное изделие давно почившей в бозе артели братьев Пахомовых. Дым от самовара уходил по хитрой системе коленчатых труб в подземные коридоры, сопряженные с тоннелями метро, оставляя лишь тонкий аромат горелых сосновых шишек.
Еще в гостиной пахло бергамотовым чаем, ванилью и корицей. В плетеных корзинках высились горки сушек, печенья, сухариков и пряников. Тускло посверкивали серебряными боками сахарница, молочник и подстаканники.
Илья водрузил на середину торт, азартно потер руки:
– Ну, прям мечта детства! Сейчас нахаваемся от пуза!
– Экий вы, Илья Александрович, любитель простонародных выражений, – с улыбкой укорил его граф, усаживая Яну, – нет, чтобы сказать: «Устроим пиршество на зависть Лукуллу и Гаргантюа»!
– Отстаете вы от жизни, Федор Анатольевич! – усмехнулся Илья, нарезая торт широким янычарским кинжалом, который одновременно служил и лопаточкой. – Нынешняя молодежь и не такое отчебучивает. Да, Митяй?
Митя в ответ только пожал плечами. Яна прыснула:
– П-уть-во-ина? Т-к-и-б-дешь-в-м-лчанку-иг-рать?
Немного стеснявшийся Яны Митя покраснел и пробурчал себе под нос:
– «Насмешка над юношей может принести немало горестей в будущем, ибо неизвестно, кем он может стать и чем отплатить за оскорбление».
– О, какой ты стал подкованный! – уважительно хмыкнул Илья.
– Дмитрий Карлович весьма разумно сочетает изучение силовых приемов боевых искусств с изучением трудов восточных мудрецов и воителей. – Граф, явно гордясь своим учеником, принялся разливать чай.
Пятничные чаепития у Торлецкого происходили по старинному, раз и навсегда заведенному ритуалу. Первый стакан все пили молча, смакуя. Сласти и выпечка оставались нетронутыми до тех пор, пока граф, всегда самолично колдовавший у самовара, не наполнял гостям стаканы во второй раз.
Тут и шли в дело пряники и сушки. Причем на тех, кто съел хотя бы меньше пяти сушек, граф искренне обижался: «Помилуйте, но сушка – это ж самый наш, самый исконный, русский народный продукт! Как ее можно не любить?!»
Разговоры начинались после третьего стакана, когда Федор Анатольевич принимался подтапливать самовар. Говорили о разном – о погоде, о жизни, о событиях в стране и мире и на исторические, а точнее – на военно-исторические темы.
Но сегодня главным героем стал отсутствующий Громыко. Оказалось, что благообразный руководитель частного охранного предприятия «Светлояр», вроде бы давно избавившийся от своих прежних, «ментовских», привычек, вчера в половине двенадцатого ночи позвонил графу...
– ...Будучи совершенно пьяным, господа! – Торлецкий сверкнул изумрудными глазами и сказал, как припечатал: – Лыка, пардон, не вязал наш майор, да-с! Но! Обещал он во что бы то ни стало появиться сегодня и с важным, крайне важным разговором ко всем. В исполнении Николая Кузьмича звучало это так: «Базар стопудовый у меня! Ты, Анатольич, уж собери народ, лады? А то вилы мне вылезают...» И дальше не совсем цензурное. Ну, вы понимаете, господа. |