|
Это были сторожевые собаки, а не гончие. Приехали гестаповцы с собаками, реквизировали дом в центре деревни и стояли здесь три дня. Не очень было понятно, чего они хотели. Потом убрались отсюда, а через десять дней появились снова. То же самое через две недели. Они постоянно перемещались по всей округе, и мы никогда не знали, где и когда они объявятся в следующий раз. И всюду ходили с этими своими собаками и во все совали нос. Они хотели просто запугать людей, и им это удалось. И собак, и поводырей боялись все. Нам казалось, что выходить ночью из деревни, при том, что окрестности патрулируют эти самые собаки, стало опасно. Да и милиция к этому времени уже всерьез обзавелась информаторами.
Мэр допил вино двумя большими глотками и налил себе еще. — Потом мы выяснили, для чего на самом деле предназначены эти собаки или по крайней мере одна из них. — Эктор… — упреждающим тоном сказала мадам Орьяк, — только не это… — Но сперва, — сказал мэр, — я должен вам кое-что рассказать о Даниэль Бертран… — Эктор, — сказала мадам Орьяк. — Юная леди не желает слушать эту историю. Но какой бы там властью она ни обладала над мэром, вино лишило ее этой власти. — Я бы не сказал, — заявил тот, — что мадам Бертран очень нравилась здешним людям. — Спасибо тебе и твоим дружкам, — тихо добавила мадам Орьяк. — Она приехала вскоре после того, как началась война, и поселилась в маленьком доме на краю деревни, который она унаследовала от тетки. Она сказала, что мужа ее убили под Лиллем в сороковом году. Может, это и правда, а может, и нет. Мадам Орьяк покачала головой. Она откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. — Были у нас кое-какие подозрения на ее счет. Может быть, мы и ошибались… Последнюю фразу мэр явно адресовал мадам Орьяк, но та на него даже не взглянула. Ее неодобрение приняло форму яростного молчания. — Но на войне оно ведь всегда так, — продолжал он, вычертив рукой в воздухе какую-то замысловатую фигуру, видимо означавшую, что нечто в таком роде и сказала бы мадам Орьяк, если бы ей дали слово. — Приезжает к нам чужой человек, женщина, и никто даже понятия не имеет, откуда у нее деньги, и никто не припомнит, чтобы старая мадам Бертран когда-нибудь вообще упоминала о том, что у нее есть племянница, а сама еще такая надменная и сидит целыми днями на кухне, обложившись книжками. Естественно, у нас начались на ее счет всякие подозрения. Не любили мы ее, и все тут. А все это я рассказываю только потому, что хочу, чтобы вы поняли, мадам, — это уже в сторону Джун, — что, несмотря на все, что я вам тут сейчас наговорил, события сорок четвертого года меня привели просто в ужас. И мне было очень, очень жаль… Мадам Орьяк фыркнула: — Ему жаль! В этот момент появилась Моник с большой глиняной cassole, и вполне естественным образом примерно на четверть часа все внимание переключилось на cassoulet, сопровождаемый время от времени одобрительными восклицаниями ото всех присутствующих, а мадам Орьяк, весьма польщенная, взялась рассказывать историю о том, как она открыла для себя самый главный ингредиент этого блюда, пресервированную гусятину. Когда все наелись, мэр закончил свой рассказ: — Нас вот за этим самым столиком сидело человека три или четыре, вечером, после работы, и вдруг видим — бежит по улице в нашу сторону мадам Бертран. Вид у нее был — просто жуть. Одежда вся порвана, из носу течет кровь, а на лбу ссадина. И еще она кричала, то есть говорила, но очень неразборчиво, и бежит прямо сюда, вот по этой лестнице и в дом, ищет мадам… Мадам Орьяк сказала очень быстро: — Ее изнасиловали в гестапо. |
