Мистический далекий зов, приписываемый Климом родственной душе кого-то из интрасенсов, во время путешествия по системе орилоунского метро притих, но тень его витала где-то рядом, эфемерная, как улыбка привидения. Зовущий остался на Земле, это было ясно, и мощности его пси-голоса не хватало донести зов до Мальгина, хотя хирург иногда «хватал» след голоса, и сердце отзывалось замиранием.

Он путешествовал по вселенной уже две недели, бродил по ландшафтам полусотни миров, похожих и не похожих на Землю, купался в озерах и морях чужих планет, пережил множество приключений и массу необычных ощущений, но интерес к странствиям не угасал, хотя сейчас Мальгин мог бы признаться: жажда новых открытий осталась неутоленной, но не было музыки в душе, не было удовлетворения. Шаламова он так и не встретил, хотя и чувствовал иногда следы его присутствия, и все сильнее тянуло на Землю. Хотелось разрубить наконец этот гордиев узел, связавший его, Карой, Купаву и Шаламова. Разум жаждал определенности, требовал найти выход из положения, и сердце вторило ему, прогоняя сквозь все тело по венам и артериям не кровь — свинцовые струи тоски…

На фоне танцующих языков огня возникло бледное печальное лицо Карой.

— Привет, мастер.

— Привет, — отозвался Клим, забавляясь. Говорил он сам с собой, но в этом состоянии давало знать расщепление «я» на доброго и злого Мальгина, на светлого и черного, эгоиста и рыцаря, и эффекты порой удивляли своей неожиданностью.

— Знаешь, почему Купава ушла от тебя?

— Если бы знал, уже вернул бы.

— Знаешь, но не хочешь сознаться. Потому что ты не владел искусством нежности. И не владеешь до сих пор. Что молчишь?

— Думаю.

— Ну думай, тебе это полезно.

Рядом с фигурой Карой вылепилась такая же прозрачная фигура Купавы, обе женщины вошли одна в другую, но не слились, продолжая по-разному излучать печаль и очарование, образовали сложный человеческий кристалл, живущий по законам геометрии горя и боли…

Усилием воли Мальгин изгнал обеих из сновидения, и перед взором вереницей потянулись картины жизни иных миров, где он успел побывать.

Сеть орилоунского метро охватывала не только Галактику или даже местное скопление галактик, но и множество Метавселенных, то есть метагалактических доменов, в одном из которых родилась когда-то крохотная пылинка Земля. Кроме того, у Мальгина крепла уверенность, что «суперструны» сети тянутся и к другим вселенным сквозь вечно кипящий вакуум Большой Вселенной. Проверку этого предположения Мальгин оставил на потом, желая иметь рядом кого-нибудь из друзей, чтобы было с кем делиться впечатлениями. Он говорил сам себе «друзей», но думал о Купаве… или иногда о Карой.

Большинство расселенных по космосу орилоунов давно уже умерло от старости, хотя механизмы создания «струн» в них продолжали функционировать — они не были вечными, но работать могли еще очень долго, тысячи лет.

Первый шаг Мальгина из трансфера в один из каналов сети перенес его в систему самой яркой звезды Галактики — эты Киля, температура поверхности которой достигала тридцати тысяч градусов. Орилоун был здесь установлен на астероиде, и ничто не мешало путешественникам любоваться на колоссальное чужое солнце с длинными голубыми космами протуберанцев. Правда, без скафандра выйти на поверхность астероида Мальгин не решился, хотя и мог обходиться без воздуха долгое время.

Вообще путешествовать по орилоунскому метро мог далеко не каждый желающий, многие выходы были смертельно опасны для нормального человека, а тем более путешествующего без скафандров или защитных костюмов, и лишь возможности интрасенса, помноженные на маатанские знания, позволяли Мальгину не бояться сюрпризов. А их появлялось немало: то огромная сила тяжести, доходящая до пятидесяти «же», — на мертвых звездах, входящих в галактическое гало, то смертельно ядовитая для всего живого (органики) атмосфера, то громадные температуры, то холод межзвездной пустоты.