Она всем корпусом обернулась к жениху и призывно улыбнулась.

– Сильно декольтированная птичка, – пробормотал Илюшин. Саша пнула его под столом. – Я хотел сказать, декоративная!

Петруша под шумок опрокинул рюмку.

– За подкаблучников пьет, – шепнул Макар Саше. – Без меня!

– Пороть! – грянул артиллерийским басом Пахом Федорович. – На конюшне!

– От жеж кретин, – посетовала Елизавета Архиповна.

Рыжий кот Берендей издалека одобрительно мяукнул.

Семейный вечер стремительно набирал обороты.

Саша впервые в жизни наблюдала своими глазами, как чопорное сборище родственников превращается в форменную вакханалию.

Для начала брат Нины, толстый кудрявый брюнет с вкрадчивыми манерами, напился и объявил, что необходимо внести в торжество неформальную струю. Когда его сняли со стола и заставили застегнуть ширинку, он притих, как человек, у которого отняли последний праздник, и понуро ушел в уборную.

Вернулся Григорий повеселевший, в венке из одуванчиков и кокетливых женских шортах. Галя покраснела. Макар захохотал. Нина возмутилась. Парень, которого Елизавета Архиповна назвала лысым олухом, подбежал к Григорию и попытался стащить с него чужие одежды. «А старушка-то была права!» – думала Саша, пока все вокруг орали друг на друга, а Григорий вырывался и верещал. Наконец олуха оттащили, на Григория натянули брюки, и на пять минут воцарилось спокойствие.

Тогда на сцену выступил Пахом Федорович.

Первые полчаса патриарх добросовестно исполнял роль чучела свадебного генерала. То есть восседал неподвижно и скупо блестел медалями. Саша, уже слегка знакомая с повадками старца, ожидала сюрприза.

И дождалась.

– Ветер веет с юга! – богатым басом сообщил старик. – И луна взошла! Что же ты, подлюга, ночью не пришла?

Саша оцепенела. Пахом Федорович декламировал препохабнейшие стихи, приписываемые Есенину.

Галка взорвется, если услышит следующие строки.

– Макар, оглуши его чем-нибудь, умоляю, – торопливым шепотом попросила Стриж.

Илюшин соображал очень быстро.

– А заря, лениво обходя кругом, – громко продолжил он, – посыпает ветки новым серебром.

– Поэзия! – восхитилась Алевтина. – Как это возвышенно!

Патриарх почуял подвох, но осознать, в чем он заключается, не смог. На лице его отразилось смятение. Саша воочию видела, как со скрипом проворачиваются в его черепе ржавые шестеренки.

– Ветки… Посыпает… – пробормотал он.

Ритм совпадал, и это сбивало с толку.

Несколько минут Пахом Федорович напряженно шевелил губами, но все-таки оставил Есенина в покое.

Однако с поэтической стези сойти не пожелал.

– Я мало жил и жил в плену, – грустно поведал он.

В миску салата вонзилась деревянная стрела. На скатерть щедро брызнули помидоры.

– Ванька! – вскрикнула Нина Борисовна, багровея. – Лешка!

Топоток быстрых ног свидетельствовал, что маленькие чингачгуки разбегаются от мстительных бледнолицых.

«Пацаны балуются», – сообразила Саша. Благостная старушка привезла с собой двух мальчишек лет шести, которые весь вечер носились по саду и сшибали гостей с ног, пока Макар не соорудил им лук из ивового прута и лески.