— Ага, ага…, - тонкие губы Сержа зазмеились сладенькой улыбкой. Тело-Кеша мылся громко. Что-то напевал. — Но мне, как бы…

— Дурь давай, — строго проговорил Завьялов, на что Сухотский поднял брови. — Я родной дядя Бориса, он мне велел забрать у тебя «журнал».

— Но я бы хотел…

Старикан в халате великом размера на три, впечатления на Сержа не произвел. Покрутив головой и шмыгнув красненьким носиком, Сухой обошел утлого старпёра, выглянул за арку в гостиную… Услышал за спиной совершенно завьяловские интонации:

— Ты чо, глюколов позорный, нос «припудрил» и совсем, в натуре, нюх потерял?

Сухотский машинально втянул голову в плечи. Оглянулся — в прихожей только старикан, Завянь в душе распевает.

— Да что вы, дяденька! — изобразил смущение на всякий случай. — Я как бы к Боре с разговором…

Дяденька протянул глюколову хрустящую зеленую бумажку и буркнул:

— Ченч, Сухотский. Меняем и отваливай.

Сухотский деликатно оттолкнул дедовскую руку с денежкой:

— Мне надо с Завянь потолковать. Он обещал мне тачку выправить…

— Свистеть перед девочками малолетками будешь, — оборвал Завьялов. — Никакую тачку Боря выправлять не обещал.

— Но я только, как бы, перетереть хотел…

— Ты вначале Арсену бабло за покалеченного «мерина» зашли. А потом о других делах перетирай.

Глаза непонятного старикана буравили Сухотского непримиримо и пронзительно. Сержу показалось, что он, реально, чего-то сегодня попутал — либо с дозой, либо с нервами. Поскольку небывало странное раздвоение имело место: глаза видят старика, а уши слышат, печенка ощущает — Борю.

«Да ну их на хер этих родственников!» — подумал Серж, произвел обмен пакетика на деньги и был таков.

После ухода Сухотского Борис сходил на кухню и вымыл руки. Сухой представлял из себя наиболее мерзкий тип наркодиллера: сам «сидел» крепче некуда и других вовсю подсаживал.

— Разгребусь с делами, выполню намеченное: уработаю урода, — не заметив, что разговаривает вслух, пробормотал Завянь. — И Коля впишется с огромным удовольствием.

В пай-мальчиках Завьялов никогда не числился. Избыточными приступами ханжества тоже не страдал. В нежной юности Завянь попробовал в с е. И если уж совсем по-чесноку, с Мариной-амазонкой расстался совсем не из-за дури. Все как-то вдруг само собой р а з л а д и л о с ь. Он начал замечать разбросанные вещи. По утрам — потеки туши на неумытом с вечера лице и в обязательном порядке подгоревшую яичницу. Нечищеную обувь, измятую блузку, громкий хрипловатый хохот стал бить по ушам назойливо и резко…

Что было изначально — прозрение или подозрение, не угадать. После происшествия в ванной, Завьялов начал пристально п р и г л я д ы в а т ь за подругой; вгляделся — обмер: что их связывает?!

Обоюдная безбашенность — любовь к экстриму?

Незабываемый момент, когда, после дикой гонки по трассе, вылезаешь из спорткара и целуешь девушку, сбежавшую к тебе с трибуны… От вас одинаково, чуть по звериному разит — а д р е н а л и н о м. Ее хриплый хохот отзывается в ушах, как продолжение гонки, рычание мотора. Она сама рычит и виснет, твои руки стискивают ее ловкое тело крепко-крепко, как руль, как рычаги! она не стонет и не охает, а — радуется и вопи-и-и-ит!!!

Подруга. И единомышленница. Ее заводит тоже, что и тебя.

Но гонка была на прошлой неделе. А твой гоночный костюм, три дня провалявшийся выстиранным в стиральной машине — протух. Закис, как половая тряпка.