Увидев Сугу, мать действительно успокоилась, даже быстрее, чем ожидала Томо, но материнское сердце чуяло, как тяжко дочери жить под одной крышей с такой юной красавицей, ублажавшей мужа.

— Человек не в силах переделать свою жизнь сообразно своим желаниям, как бы он ни тщился. Прими свою участь и смирись. Уповай на милосердие Будды Амиды, — повторяла мать. Снова и снова она возвращалась к разговору о том, что Томо, вернувшись домой, непременно должна посетить храм Хоигандзи и обрести утешение в учении «Чистой земли».

Лишь после смерти матери Томо вспомнила этот завет. Она оправдывала себя тем, что заботы о доме не оставляют свободного времени, но потом Эцуко выдали замуж, Митимасу тоже худо-бедно женили, даже внуки родились, — и теперь она уже не могла не исполнить последнюю волю матери.

Первое время Томо ходила в храм и слушала проповеди скорее из чувства долга, и никакие молитвы Будде Амиде не могли пролить бальзам на её истерзанное сердце. И только когда стало известно о тайной связи мужа с собственной невесткой, в её душе проклюнулись первые ростки веры…

Никто из окружающих даже не понимал, сколько страданий принесла Томо чёрствость и грубость сына. Каким бы деспотом и тираном ни был её супруг, у Юкитомо хватало ума и здравого смысла понять, что его жизнь зависит от мнения света. Хотя бы за это его можно было уважать как мужчину. Но для Митимасы не существовало ни этических норм поведения, ни любви — ничего из того, что составляло основу всей жизни Томо. Митимаса был хамоват, он унижал окружающих, а уж к жене не испытывал даже подобия нежных чувств. Им двигала только похоть. Вряд ли Мия смогла бы выдержать столько лет в этом доме, не свались на неё нечаянное счастье любви свёкра.

Когда Томо узнала о связи невестки и мужа, она испытала глубокое презрение. Томо была воспитана в строгих правилах самурайской морали, и для неё Мия являлась бесстыжей распутницей, предававшейся пороку с недостойным упоением. Помимо Суги и Юми у Юкитомо было немало любовниц, так что Томо уже привыкла к жившей в её душе безысходной тоске, однако адюльтер с Мией привёл её просто в смятение.

Томо почувствовала, что её загнали в угол. Теперь её больше заботила не собственная судьба, а благополучие её бесценного Такао. Она даже представить не могла, что будет любить внука такой неистовой любовью. Жалость к сироте со временем переросла в слепое обожание. Какое это имело значение, что он — сын ненормального Митимасы. Узы крови ещё сильнее привязывали Томо к внуку. С собственными детьми Томо всегда была холодна и строга, но Такао любила безграничной любовью. Из-за этой любви Томо переменила своё отношение не только к сыну, но даже к Мие и Суге. Суга, цветок, сорванный нераспустившимся… Мия, которую отвращение к мужу толкнуло в объятия Юкитомо… Обе они заслуживали жалости, а не ненависти. И этих женщин погубили её собственный муж и её родной сын! Да, человек совершенно бессилен перед неотвратимой кармой… Всё это напомнило Томо страдания благочестивой Вайдэи. И молитва «Наму Амида Буцу!» невольно срывалась с её губ. Слепая, всепоглощающая любовь к Такао пугала её, отвратительная трясина связей между мужем, сыном, любовницей и невесткой засасывала всё сильнее. Но не по своей воле Томо несла это бремя, и не дано ей было избавиться от него…

Последнее время у Томо прибавилась ещё одна забота. Однажды она зашла в дом на Цунамати. Мия, сильно располневшая после последних родов, легкомысленно болтала о всяких пустяках. Засовывая в ротик Намико — пятому ребёнку — блестящую соску, она заметила:

— А что, наша Суга-сан собралась замуж? Вы слышали?

— Глупости какие! Кто это тебе сказал? — Голос Томо даже не дрогнул.