У меня была мать, и хотя я никогда не навещал ее, я знал, что у нее нет ни аэса за душой. Размышляя о вступлении в какой‑нибудь религиозный орден, я и сам стал более религиозным, но не знал, как мне служить, имея на совести нищую мать. В общем, я подписал бумаги. Естественно, Гозлин, тот раб, который привел меня к Пелеринам, получил наградные, а я отвез матери остальные.

– Уверен, и ты, и она были очень счастливы, – предположил я.

– О, сначала она подумала, что здесь какой‑то подвох, но я все‑таки оставил ей деньги. Мне надо было срочно возвращаться в Орден, ведь они, разумеется, отпустили меня с сопровождающим. И вот уже тридцать лет я служу здесь.

– Надеюсь, тебя можно поздравить.

– Не знаю. У меня была довольно тяжелая жизнь, но ведь у всех жизнь нелегкая, судя по тому, что я наблюдаю вокруг.

– Да, согласен. – Честно говоря, меня клонило в сон, и я хотел, чтобы он ушел. – Благодарю тебя за рассказанную историю. Это было интересно.

– Хочу кое о чем попросить тебя, – сказал Виннок. – Не мог бы ты задать один вопрос мастеру Палаэмону, если тебе доведется встретиться с ним?

Я кивнул, приготовившись выслушать бритоголового.

– Ты сказал, что, по‑твоему, Пелерины – добрые хозяйки. Пожалуй, ты прав. От некоторых из них я видел немало добра, и меня никогда не секли здесь, так – иногда получал пару тумаков. Но ты должен знать, как они управляются. Рабов, которые плохо себя ведут, продают, вот и все. Может, ты не понял меня?

– Кажется, не совсем.

– Много мужчин продают себя в рабство этому Ордену, полагая, так же как и я когда‑то, что здесь легкая жизнь, полная приключений. Так оно чаще всего и есть, да и приятно думать, что ты лечишь больных и выхаживаешь раненых. Но тех, кто не устраивает Пелерин, они перепродают, причем за гораздо большую цену, чем первоначально заплатили. Понимаешь теперь, что получается? Вот почему у них нет необходимости бить рабов. Худшее наказание – это отправиться чистить выгребные ямы. Но стоит только попасть в немилость – живо окажешься где‑нибудь на рудниках. Вот что я хотел спросить у мастера Палаэмона все эти годы… – Виннок замолчал и закусил губу. – Ведь он был палачом, верно? Он так сказал, да и ты подтвердил.

– Верно, он и сейчас палач.

– Я хотел бы знать: то, что он сказал, имело целью помучить меня, или же он дал совет от чистого сердца? – Виннок отвернулся, и я не мог разглядеть выражения его лица. – Ты спросишь его от моего имени? А там, быть может, и мы с тобой когда‑нибудь еще свидимся.

– Он дал тебе лучший совет, какой только мог дать, – ответил я. – Я убежден в этом. Если бы ты остался таким, каким был, тебя давно казнил бы либо он сам, либо другой палач. Ты когда‑нибудь видел казнь? Но ведь и палачи не всеведущи.

Виннок встал.

– Рабы тоже. Благодарю, молодой человек. Я удержал его, взяв за руку.

– Могу ли теперь я задать тебе вопрос? Я сам был палачом. Если ты в течение стольких лет опасался, что мастер Палаэмон говорил с тобой только для того, чтобы причинить тебе дополнительную боль, откуда ты знаешь, что я не сделал бы то же самое сейчас?

– Потому, что ты сказал бы другое, – ответил раб.