– Мы тоже называем их так, – откликнулся я. – Клиентами. – Его интонация интересовала меня не меньше, чем слова. Он был счастлив, думаю, счастлив больше, чем во время наших предыдущих встреч, и речь его удивительно напоминала пение дрозда. Похоже, он и сам об этом догадывался, ибо задирал голову и вытягивал шею, а буквы «р» в словах «организую» и «романтика» разливались трелью на солнечном свете.

– В этом есть и своя польза. Я не теряю контакта с низами населения, поэтому знаю, насколько добросовестно собирают налоги, считают ли эти обложения справедливыми, какие общественные элементы возвышаются, а какие опускаются на дно.

Я чувствовал, что он обращается ко мне, но не понимал смысла его слов.

– Те женщины при дворе, – сказал я, – почему ты не взял себе в помощь настоящих? Одна из них выдавала себя за Теклу, когда настоящая Текла томилась в темнице под нашей башней.

Он посмотрел на меня так, будто я сморозил глупость. Впрочем, так оно и было.

– Потому что я не мог доверять им. Подобные занятия должны оставаться в тайне… Подумай, какие возможности предоставляются для убийц. Ты же не думаешь, что, если все эти расфуфыренные персоны из древних родов так низко кланяются в моем присутствии, угодливо улыбаются, шепотом отпускают осторожные шутки и делают непристойные предложения, они хранят мне хоть каплю верности? Сам убедишься в обратном. При дворе я могу доверять очень немногим, и, уж конечно, не экзультантам.

– Ты сказал, что у меня будет возможность убедиться в обратном. Означает ли это, что ты не намерен меня казнить? – Я чувствовал биение пульса у меня на шее и видел алые брызги крови.

– Поскольку теперь ты знаешь мой секрет? Нет. У нас на тебя другие планы, как я уже сказал, когда мы беседовали в комнатке за картиной.

– Потому что я присягнул Водалусу.

Тут его веселье вырвалось наружу. Он запрокинул голову и рассмеялся, точно пухлый ребенок, довольней тем, что разгадал устройство какой‑то мудреной игрушки. Когда смех наконец утих, превратившись в радостный клекот, он хлопнул в ладоши. Хоть руки его казались изнеженными, звук получился на удивление громким.

Вошли два существа с женскими телами и кошачьими головами. Их глаза, крупные, будто сливы, были широко расставлены; ступали они на носках, как иногда ходят танцовщицы, но гораздо грациознее. Нечто едва уловимое в их движениях подсказало мне, что то была их естественная походка. Я назвал их тела женскими, но это не совсем верно, ибо из одевающих меня коротких мягких пальчиков торчали кончики коготков. Я в замешательстве взял одну из них за руку и слегка сжал, как прежде, бывало, пожимал лапку дружелюбной кошечке. Коготки выступили наружу. Глаза мои наполнились слезами, ибо формой коготки напоминали тот самый Коготь, что некогда был заключен внутри драгоценного камня, который я, по невежеству, называл Когтем Миротворца. При виде моих слез Автарх сказал женщинам‑кошкам, что они делают мне больно и должны уложить меня. Я же чувствовал себя, как младенец, сообразивший, что его навсегда разлучили с родной матерью.

– Но мы не делаем ему больно, Легион, – возразила одна из них голосом, который мне не доводилось слышать прежде.

– Уложите его, я сказал!

– Они даже не поцарапали мне кожу, сьер, – пробормотал я.

При помощи этих женщин‑кошек я смог передвигаться. Стояло раннее утро – пора, когда все тени разбегаются, завидев лик солнца. Разбудивший меня свет возвещал начало нового дня. Его свежесть наполняла мои легкие, а грубая трава, по которой мы ступали, пятнала росой изношенные сапоги; волосы теребил слабый, как меркнущие звезды, ветерок.