|
В отношении последних мы замечаем, что человека, который является исключительным умельцем в какой-то определенной области, мы за одно это еще не станем без долгих слов называть великим мужем. Не станем, конечно, так называть ни мастера шахматной игры, ни виртуозного музыканта-исполнителя, ни даже, пожалуй, выдающегося художника или исследователя. Нас устраивает в таком случае говорить, что он великий поэт, художник, математик или физик, первопроходец в области той или иной деятельности, однако признавать его великим человеком мы не спешим. Если, скажем, Гёте, Леонардо да Винчи, Бетховена мы без колебаний объявляем великими людьми, то нами здесь движет еще что-то другое, помимо восхищения их великолепными творениями. Если бы подобные примеры нам не мешали, мы, наверное, пришли бы к мысли, что квалификация «великий человек» резервируется преимущественно за людьми действия, т. е. завоевателями, полководцами, властителями, и служит признанием величия их свершений, силы исходящего от них воздействия. Но это тоже еще неудовлетворительно и полностью опровергается нашим осуждением столь многих недостойных личностей, за которыми нельзя оспорить воздействия на современный им мир и на потомство. Нельзя выбрать признаком величия и успех, если вспомнить о множестве тех великих мужей, которые вместо преуспеяния несчастным образом погибли.
Так что мы склоняемся к предварительному решению, что не стоит искать понятию «великий человек» какого-то однозначно определенного содержания. Это лишь шаткое в употреблении и довольно произвольно раздариваемое признание чрезвычайного развития определенных человеческих качеств с примерным приближением к исходному лексическому смыслу «величия». Мы можем учесть и то, что нас интересует не столько сущность великого человека, сколько вопрос, посредством чего он воздействует на своих ближних. Мы, однако, по возможности сократим это исследование, потому что оно угрожает далеко нас увести от нашей цели. Будем поэтому считать, что на своих современников великий человек влияет двумя способами: через свою личность и через идею, за которую он выступает. Эта идея может либо акцентировать какую-то старую мечтательную фантазию масс, либо развертывать перед ними новую желанную цель, либо еще иным способом подчинять массы своим чарам. Порой – и это, несомненно, более исконный случай – воздействует одна личность, а идея играет довольно-таки второстепенную роль. Почему вообще великий человек непременно достигает своей значительности, это для нас ни на момент не окутано тайной. Мы знаем, что у человеческой массы имеет место сильная потребность в авторитете, которому можно было бы удивляться, перед которым можно было бы склониться, под власть которого надо было бы идти, иногда даже несправедливо терпя от него. Психология индивидуума научила нас, откуда происходит эта потребность массы. Дело в тоске по отцу, присущей каждому с детства, по тому самому отцу, преодолением которого хвалится герой сказания. И пусть здесь перед нами забрезжит догадка, что все черты, которыми мы наделяем великого человека, суть отцовские черты; что в этом взаимоналожении заключается тщетно разыскивавшаяся нами сущность великого человека. Решимость мысли, сила воли, ярость поступков принадлежат образу отца, а главное – самостоятельность и независимость великого человека, его божественная неозабоченность, способная возвыситься до беспощадности. Надо дивиться ему, можно ему доверять, но нельзя его при всём том не бояться. Нам надо было просто пойти за указкой языка: кому же еще, как не отцу, быть в детстве для ребенка «большим человеком», «великим человеком»! Несомненно, именно могучий прообраз отца снизошел в лице Моисея к бедным еврейским батракам, чтобы уверить их, что они его любимые дети. И не менее захватывающе должно было на них подействовать представление о едином, единственном, вечном, всемогущем Боге, для которого они оказались не слишком ничтожны, чтобы он заключил с ними завет, обещав заботиться о них, если они останутся верны его культу. |
