В тот момент я вновь оказался на пограничной полосе, отделяющей жизнь от смерти, и растекшееся растопленным воском по поверхности пространства время в очередной раз замедлило свой нескончаемый суетливый бег.

Всадников слишком много, поэтому их не остановит ни этот жалкий заслон копейщиков, ни стрелы успевших отступить лучников, ни даже обреченные попытки троих некромантов вдохнуть силы в несколько трупов.

Озарение было настолько ярким, что я ни на мгновение не усомнился — все произойдет именно так, а не иначе.

«Все предатели сдохнут...» — откуда-то издалека донеслись до меня слабые отголоски чужих мыслей.

Все до единого сдохнут, словно стая бешеных псов.

Все.

Это было всего лишь слабое, едва слышное эхо неизвестно какими путями пробившееся в мое угасающее сознание, но даже в этих с трудом различающихся звуках можно было распознать столько предельно сконцентрированной и ничем не разбавленной ненависти, что становилось не по себе.

— Мы не предатели, — хотел было закричать в ответ я, но не стал.

Несмотря на то, что время замедлило свой бег, оно не остановилось совсем. Налитые безумной яростью глаза рыцаря, скачущего прямо на меня, неотвратимо приближались. В запасе оставалась шестая, последняя стрела, чтобы поставить жирную, зловеще кровавую точку в этой войне, а все остальное вообще теряло смысл.

Глупцу невозможно доказать, что он глуп, а ослепленному ненавистью объяснить, что он медленно, но верно убивает себя. Это неоспоримый факт. Его можно принимать или не принимать на веру, но при всем желании нельзя опровергнуть.

— Мы не предатели, — сквозь плотно сжатые зубы с горечью произнес я, натягивая тетиву лука. — Мы просто пали жертвой обстоятельств.

Это последнее усилие было настолько нечеловечески мощным, что я не услышал, а скорее почувствовал, как в до предела изогнутом луке что-то глухо щелкнуло. Он еще был в силах выстрелить в последний раз, стремительно разогнувшись вслед удаляющемуся оперению стрелы, как будто пытаясь догнать птенца, покинувшего родное гнездо, но как оружие он уже умер.

Впрочем, может быть, это было к лучшему. Мне бы не хотелось, чтобы старый лук, принадлежавший еще моему прадеду, попал в чужие руки. Наверное, это было бы неправильно и в высшей степени несправедливо.

Хотя что такое справедливость?

Еще один глупый вопрос, не требующий ответа.

Неотвратимо надвигающийся всадник увидел наконечник стрелы, направленный ему прямо в лицо, и понял, что ему не жить. Печать смерти легла на его чело, и в эту последнюю секунду, отпущенную ему судьбой, ярость ушла из его взора, оставив после себя лишь тихую печаль о том, что последний час пробил, а в жизни еще так много можно было бы совершить. В моем же сердце, напротив, не было даже тени печали: лично я сделал все возможное, чтобы спасти людей своего племени. Я даже отдал частицу души, скрепив ею присягу лордам Хаоса. Но все напрасно. Те девятьсот лучников, которые стояли за нашей спиной и видели, как подковы конницы втаптывают в землю отряд заграждения, тоже были обречены. Хаос получил одну тысячу жизней людей племени Сави в обмен на оставшиеся четыре, и мы честно заплатили по всем счетам.

Да, мы встали под знамена темных рас, но, тем не менее, остались в глубине души светлыми или, точнее будет сказать, серыми, потому что по большому счету изгоев и предателей нельзя причислить ни к одной из сторон.

Все это пронеслось в моей голове за мгновение до того, как правая рука опустила натянутую до предела тетиву. А затем...

Вместо того чтобы послать стрелу в лицо неумолимо надвигающегося всадника, я вскинул лук вверх и сделал последний выстрел из старого родового оружия.

Птица-стрела вертикально взмыла вверх, навстречу пронзительно голубому небу, унося вместе с собой еще один осколок моей души, оставшийся неподвластным Хаосу, несмотря ни на какие клятвы.