«Вечно гореть в аду, — повторил я про себя, — видя, как на твоих глазах убивают детей...»

У Лавена их только четверо, а под моим началом — пять тысяч. Среди которых полторы тысячи малышей и подростков.

Выбора не было.

Никакого.

Решение пришло само собой, а вместе с ним вернулось и утраченное было мужество.

— Наш народ не исчезнет с лица этого мира, — сказал я громко и жестко. — Мы пожертвуем пятой частью, но сохраним остальных. Пускай мы станем предателями и изгоями, но наши дети не сгорят у нас на глазах. Пускай тысяча мужчин растворится в мутном потоке Хаоса, — продолжал я, — зато их дети вырастут и однажды смогут отомстить за своих отцов.

Ответом мне было гробовое молчание. Все понимали, что я выбрал меньшее из зол, но согласиться со мной все-таки не могли.

Впрочем, мне не нужно было их согласие. На время отсутствия отца я был верховной властью.

— Мужчины, которым от семнадцати до пятидесяти пяти лет, должны выстроиться в шеренгу и рассчитаться на первый-второй. Затем мы скинем монету, и одна из двух групп отправится со мной, а вторая останется в городе. Родственникам вставать через одного — запрещено. Только рядом, друг с другом, чтобы не случилось так, что все мужчины одной семьи ушли на войну. Обмена между группами не будет. Отец не сможет заменить собой сына и наоборот. Мне не нужно, чтобы тех, кого заменят, до конца их дней преследовало чувство вины...

Никто не двинулся с места. Людей как будто парализовал ужас происходящего. Они просто стояли и смотрели на меня, не делая ни малейшей попытки исполнить приказ.

Если бы я был настоящим королем — признанным лидером и авторитетом, или самым великим и отважным воином, то, возможно, силой одного только слова смог бы заставить их подчиниться. Но я был практически одним из них. И лишь в силу обстоятельств был вынужден взвалить всю полноту ответственности на свои плечи.

— Если вы не подчинитесь, — мой голос звучал устало, бесцветно, — я один пойду в лагерь имуров, лишусь части души и присягну на верность лордам Хаоса. Пускай это ничего не изменит и они все равно уничтожат наш город, но, после того как я попаду в ад, по крайней мере, на моей совести не будет четырех тысяч невинно загубленных душ. Со своей стороны я сделал все, что мог.

— А тебе, Лавен, — обратился я к фермеру, — и всем остальным тоже придется отвечать только перед своей собственной душой и совестью за то, что вы позволили убить ваших детей.

После этих слов все как будто очнулись от транса. Толпа зашумела, заволновалась, гневно закричала, но...

И все же они сделали все, как я приказал. Мужчины рассчитались на «первый-второй» и, разделившись на две равные группы, бросили жребий. Монета упала на решку, и для одной половины это означало продолжение жизни, а для другой послужило пропуском в ад...

А спустя еще два с половиной часа люди — тысяча человек — навсегда покинули свою родину, чтобы раствориться в вихре Хаоса, окутавшего землю. Тысяча призраков шествовала по улицам родного города — еще не мертвых, но уже и не живых — под аккомпанемент стонов и непрекращающегося плача родных и близких. Тысяча людей, которые предали все остальное человечество и Альянс светлых рас. Тысяча изгоев. Тысяча отщепенцев. Тысяча обреченных, выкупивших своими жизнями и душами жизнь и свободу своего народа.

Кто мог бы осудить их за то, что они сделали? Пожалуй, никто, при условии, если бы кто-то захотел выслушать и понять наши мотивы. Но никто не мог нас услышать, и никто не хотел нас прощать — тысяча людей из племени Сави вместе со своим предводителем, Хрустальным Принцем, были отныне и навеки прокляты всеми землями и народами, поддерживавшими Альянс.