– Очень вразумительный ответ! – фыркнул сердито Горелов. – Послушайте, Мария Николаевна, давайте-ка по порядку. Дом-то ваш где? Только не говорите, что дом – дома!

– Простите. – Она привалилась спиной к бетонной стене, зажмурилась. – Простите, мне все еще нехорошо…

Она услышала, как он едва слышно чертыхнулся. Потом велел ей подождать немного. Быстро вернулся с бутылкой воды, приказал ей выпить и прополоскать рот. Она подчинилась, выполнив все под его диктовку. Отдышалась, снова взглянула на него. Линия его рта чуть смягчилась, глаза словно бы подтаяли, брови разошлись, и Иннокентий Иванович сделался вдруг до неприличия хорош. Картинка просто, а не оперативник! Разве так можно, по их Уставу-то?

– Я живу на улице Зеленой, дом двадцать шесть.

– Угу! – ухмыльнулся он как-то недобро, со значением. – Живете, стало быть, неплохо совсем. Потому и не работаете?

– Почему – потому?

Ой, ну как же он не понимает, что ей теперь не до его иносказательных замечаний и вопросов! В голове пусто, в душе все выстыло, единственное, что невыносимо терзало ее теперь, – это тошнота плюс необходимость что-то говорить. Ей бы теперь свернуться где-нибудь клубочком, хотя бы вот и под этой шершавой серой стеной, да и подремать минут десять-пятнадцать. Глядишь, и вернулись бы к ней и чувствительность, и способность принимать решения. А она это может – решение принимать, и еще как!

– Алекс – это ваш муж? – отвлек ее от этих рассуждений Горелов очередным вопросом.

– Муж.

– Алексей? Александр? Белов?

– Алексей. Он не Белов. Он Захаров. Белова – это моя девичья фамилия. Я ее оставила в браке. У него – бизнес, на мне – дом. То есть у нас есть домработница, но я полностью контролирую расходы по дому и все такое.

– Все такое: это скачки по распродажам и бутикам, походы к массажистам, подтяжки лица, накладные ногти за полторы тысячи долларов? – широко раздувая ноздри, спросил Горелов.

Кажется, он гневался.

– У меня свои ногти, не накладные. – Маша выставила вперед обе кисти, демонстрируя ему безукоризненное состояние собственных ногтей. – Подтяжку лица не делала никогда, грудь тоже своя, и губы, и глаза. Вы отчего так сердитесь, а, Иннокентий Иванович? У меня подруга погибла, а вы…

– А мы теперь будем разгребать, пардон, ваше дерьмо гламурное! – выругался Горелов, совсем уж перестав соответствовать своему имиджу. – Вы, может, кофту с кем-нибудь на распродаже не поделили, и истеричка какая-нибудь отомстить вам решила, а нам теперь по ночам не спать.

– Почему это? Спать вы будете, и даже очень неплохо. Можно подумать, вас сильно заботит Маринкина смерть! – Ее голос зазвенел на такой высокой ноте, что еще слово – и она сорвалась бы на визг, но бог миловал, и закончила Мари с достоинством: – Вас состояние ваших премиальных заботит, вот! А еще – дырки на погонах. Те, которые можно будет просверлить, и те, которые, тьфу-тьфу, могут там появиться, сорви с вас начальство пару звездочек. Дерьмо, понимаешь ли, наше гламурное! Сам-то тоже небось не в ватник одет! И сколько галстук ваш стоит, я знаю! И запах ваш – догадываюсь, сколько он стоит!!!

Горелов вдруг отшатнулся от нее, как от ядовитой гадины, и зашагал, зашагал по кругу, старательно огибая то место, где она стояла. Нагулявшись вволю, он вновь встал напротив нее, уставился в упор.

– Спрашивайте, – проговорила Маша примирительным тоном. – И я позвоню Алексу, попрошу, чтобы он меня забрал. У меня нет сил.

– Да, конечно.