– Может быть, оставим этот вопрос специалистам?

– Моча похожа на воду. А эта жидкость непрозрачная и напоминает кашу.

– Скорее – суп.

Президент пожал плечами.

– Вероятно, солдаты ели суп, а потом их стошнило.

– Специалисты разберутся, – равнодушно повторил секретарь. – Что будем делать?

– Нельзя бросить их там, словно игрушечных солдатиков. Это наши соотечественники! Мне больно видеть их красные береты, валяющиеся в грязи.

– Это асфальт.

– Грязь, асфальт – какая разница! Поруганная честь не разбирает названий.

– Надо как можно скорее все замять, пока американцы не пронюхали и не выразили протест.

– А что, из Вашингтона ничего не поступало?

– Пока нет. Но скоро поступит. Поэтому вам нужно действовать незамедлительно.

– Господи, и зачем я послушался этого паяца? – жалобно произнес Президент.

– О ком вы?

– О министре культуры.

– Не такой уж он и паяц. Министр культуры организовал движение против ненавистных франглицизмов, изгнал...

– Хватит. Довольно. Прикажите Иностранному Легиону взять Бастилию.

– Вы хотите сказать. Кляксу?

– Я хочу, чтобы дело завершилось до того, как позвонит этот паяц со своими жалобами! – раздраженно отозвался Президент.

– Кто? Министр культуры?

– Нет. Президент Соединенных Штатов Америки.

* * *

Когда Жан Гая Бавара, полковника Иностранного Легиона, спрашивали, что побудило его вступить в ряды самого отчаянного, жестокого, пользующегося самой дурной репутацией воинского подразделения Европы, он не задумывался с ответом:

– О о, долгая история...

На самом деле и рассказывать было нечего, но этот грубоватый комментарий напрочь отбивал у собеседника охоту к расспросам. Это была давняя, проверенная временем уловка солдат французского Иностранного Легиона, при помощи которой они отбивались от назойливых журналистов и излишне любопытных подружек.

Таким образом, никто и не догадывался, что полковник Бавар записался в Легион из за неприятностей с пищеварением.

Сыр вызывал у него обильные ветры. Не просто ветры, а на редкость зловонные, свирепые газы. Стоило полковнику проглотить кусочек шевротина или даже просто понюхать бри, как его кишки тут же начинали бурлить и источать миазмы.

Это обстоятельство донельзя смущало Бавара. От него отворачивались одинокие женщины, потерявшиеся дети и голодные псы. Даже мухи, и те избегали полковника, когда он шел, окутанный облаком плодов своих стараний.

У полковника было два выхода: отказаться от сыра либо вступить во французский Иностранный Легион, который привечал всякого, невзирая на причуды и грехи.

В конце концов, как может уважающий себя француз обойтись без сыра? Бавар и не представлял себе, что кто то живет без бри. А рамболь и камамбер? Не говоря уж о великолепном ла вашкири?

Полковник служил в Кувейте и Руанде и прочих точках франкоязычного мира. И везде ему сопутствовала удача. Он был награжден бесчисленными медалями за взятие пленных. То, что значительную часть пленных составляли его собственные люди, в счет не шло. Количество захваченных врагов намного превышало число собратьев по оружию, которые немедленно теряли самообладание, стоило лишь им вдохнуть благоухание, распространяемое полковником Жан Гаем Баваром.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что в самую мрачную годину своей истории Франция обратилась именно к нему.

– Мы выбрали вас, руководствуясь особыми соображениями, – объяснил Бавару командир Иностранного Легиона, принимая его в штаб квартире.

Полковник вскинул ладонь к виску:

– Готов умереть за свой народ!

– Нам нужен человек, который сумел бы провести своих людей в самый мрачный застенок ада.