На обратном пути я мучительно ломала голову над тем, как эта чертова “Хонда” вообще попала к Катерине. Выглядело это фантастично. Даже присутствие в багажнике гераней не убедило меня до конца, что это и есть та самая машина, которую угнал вор.

— Так ты говоришь, что “Хонда” стояла там, где мы с тобой расстались? — пытала я Катерину.

— Как раз напротив калитки портнихи, — подтвердила она.

— Чудеса. Если бы не изодранные руки и ноги, подумала бы что у меня бред. Какой благородный вор. И откуда он знает чья это “Хонда”?

— Может у него связи в ГАИ.

— Ты что, всю госавтоинспекцию держишь в курсе у какой портнихи шьешь свои костюмы?

— Нет, но другого объяснения не нахожу.

— А я нахожу, но не хочу тебя расстраивать, — с этими словами я вошла в дом.

Иванова и Ефим Борисович сидели за накрытым столом и выпивали. Витька покорно им прислуживал. Иванова учила его своим латинским глупостям, а Витька за это ее боготворил. Меня начинало раздражать то, что здесь все боготворят не меня, а Иванову, словно я, выражаясь ее латинским, какой-нибудь “пенис канина” — хрен собачий.

— Ха, явилась! — пьяно пробасила Иванова, вытряхивая из бутылки остатки водки, естественно в свой стакан. — Тарде венеэнтигус — оссе.

— Опоздавшему — кости, — сходу перевел Витька.

Катерина посмотрела на мужа с восхищением.

— Молоток, Витек, — оптимистично подтвердила Иванова и традиционно выругалась. Очень нецензурно.

“Хоть бы не стошнило меня от этой матершинницы и алкоголички,” — подумала я, брезгливо отворачиваясь.

— Не представила тебе нашего Ефим Борисыча! — с пьяным восторгом воскликнула Иванова, обращаясь исключительно ко мне. — Знакомьтесь, мой старый товарищ, добрейшей души человек, прекрасный специалист, интеллигент до мозга костей профессор Моргун Ефим Борисыч! — Она с огромной любовью хлопнула беднягу по спине и радостно прокричала: — Борисыч! Поприветствуй Соньку!

Моргун с добросовестностью дрессированной собаки отвесил мне поклон и промямлил:

— Весьма рад.

“Интеллигент до первой рюмки”, — подумала я и смерила его неприветливым взглядом.

Он смутился и, виновато взглянув на Иванову, сказал умную вещь:

— Людочка, ваша подруга юна и красива.

Иванова с остервенением опрокинула рюмку в рот, достала из кармана очки, натянула их на нос и, пристально глядя на меня поверх стекол, сердито рявкнула:

— Рожу вымыть, платье поменять.

Я сотворила презрительный реверанс и хотела выйти, но Иванова сделал знак стоять.

— Приличное платье приличной длины, здесь не бардак, — добавила она и, покрутив пальцем у виска, пояснила окружающим: — Агеразия, очень запущенная форма.

— Что это? — насторожилась Катерина.

Моргун смущенно усмехнулся и вежливо просветил:

— Агеразия — чувство молодости, наступающее в старческом возрасте в связи с недостаточной критичностью к своему состоянию. Наблюдается вне клиники психического заболевания. — И конфузясь, добавил, глядя на меня: — Людмила Петровна шутит.

Иванова заржала, как конь, и, хлопнув Моргуна по спине, изрекла:

— Старый член!

При этом (должна пояснить) слово “член” заменял совершенно нецензурный синоним, столь любимый в русском народе.

На лице Моргуна отразился девичий испуг.

— Людмила Петровна шутит, — пролепетал он и полез под стол.