— Я говорю, значит, знаю. Он мне — чай, я ему — показал…

— П-постой, п-постой…

А Миша, тупо на Чино смотревший до того, вдруг подскочил и заорал:

— Людка! Орехов твой сбежал! Слышишь? Орехов сбежал, что я говорил…

И Миша ринулся к Воскресенской, стоявшей неподвижно поодаль и смотревшей пустыми глазами.

— Сбежал, сволочь. Я так и знал. Я говорил… — орал Миша, не умолкая.

Повариха пошевелилась на своем месте, отогнала что-то от щеки и снова застыла, как ватная. Шофер чесал и чесал в голове, а Володя вдруг потянулся к Чино, приобнял его за плечи, привлек к себе:

— С-снова за с-свое, да?

— Почему? — пытался удивиться тот.

— С-снова б-бредятину п-пороть? Ну-ка д-доставай цветок. Доставай, д-доставай…

Володя сгреб его и принялся переминать в толстых своих руках. Чино хныкал:

— Это он сам. Это не я. Он сам спрашивал, куда идти. А я не знаю ничего. Хоть так, говорю, иди, хоть так. Может, где и есть. А он: я, мол, дорогу знаю…

— Врешь, не уйдешь, — тискал его Володя все больней, с неподдельной неприязнью глядя прямо в глаза, под челку. — Где его в-видел? С-сам в кошару заезжал?

— Нет, нет, — завизжал и забился тут Чино, — он сам пришел, ты чего в натуре? Сам.

— Убежал, гад, — все орал, кликушествовал Миша. — Все своровал небось. Я его знаю, все украл. Деньги забрал и утек. Ловить его, вперед, я знаю…

Он держал уже Воскресенскую за руку.

— Вперед, за мной, далеко не уйдет, вор, сволочь, такие всегда…

Он сжимал руку Воскресенской выше локтя своей перепачканной пятерней, и на ее коже оставались грязные разводы от его пальцев.

— В машину, за мной! Все по местам! — Наконец-то Миша дорвался до своего дела. — Коля-Сережа, слушай меня! Ты за руль. Этого с собой бери, — кричал он Володе, — я знаю, они договорились. Этот пришел бдительность усыплять, а тот… Бери, бери его! — кричал Миша на Володю. — Чего ждешь еще? Но мы догоним… с поличным… теперь не отвертится…

Предплечье Воскресенской сделалось вовсе черным, разводы уже проступили и на кофточке. Но она внимательно смотрела на Мишино лицо. И только когда он обхватил ее за плечи густо-грязной своей рукой и поволок к машине, она отстранилась, сильно отвела назад свободную руку и что было сил ударила его в лицо. И думала: а ведь сколько раз, сколько раз, и только теперь…

Он отскочил от нее. По щеке она не попала, но — по уху. Миша даже удивиться не смог, казалось, а тут же деловито сунул в ухо грязный палец и стал прочищать.

Она перевела взгляд на Володю, все тискавшего казаха.

— Ц-цветок не покажешь? — спрашивал он его. — А вот так? — нажимал он на какую-то косточку, и Чино орал благим матом. — Снова не п-покажешь? А так вот лучше, а?

Шофер тем временем, спеша, надевал штаны. И говорил сам себе, но глядя на сонную повариху:

— А на чем пацан поедет-то? Сама посуди, никакого транспорта здесь нет. Значит, никуда не доберется, если решил в город-то. Нас дождется, чтоб я его повез.

В первую штанину он попал, но не продел до конца ногу, а наступил на нее посередине. Защемил вход для другой ноги. Поэтому он слегка подскакивал, на лету во вторую штанину пытался залезть. Вконец запутавшись, он грохнулся на песок с поварихой рядом.

— А он пацан неплохой, чего там… А если что, то конечно, но только это ничего…

Повариха же кивала свекольной мордой, согласная была, ничего не имела возразить.