Мэдди не чувствовала в душе смирения. Наоборот, в ней неистово бились радости и удовольствия, суета сует и пустая бессмыслица. Она чувствовала себя греховной и слабой, чужой самой себе. Ей было страшно.

— Я не… Я не знаю, что делать, — с болью в голосе произнесла она. — Не знаю!

Ее отец поднял голову. После долгой паузы он медленно проговорил:

— Это очень тяжко, девочка Мэдди?

Она не могла рассказать ему. Не могла.

— Похоже, что очень, — наконец сумела ответить она.

— В таком случае, может быть, тебе лучше отправиться домой?

Она уже думала и об этом. О возвращении в Чан-Роу к тихой и мирной жизни, единственными соблазнами и искушениями которой была возможность поворчать на служанку или позавидовать красивым нарядам соседских девчонок. Вернуться домой — это означало бросить Кристиана на попечение Ларкина и кузена Эдвардса, на общение с господином Уильямом, на мертвую тишину тюремной камеры, нарушаемую только железным звоном…

— Действительно, лучше всего было бы вернуться домой. И я вернулась бы, — с отчаянием воскликнула Мэдди. — Но я… Не могу!

Он погладил ее по руке.

— Ты добрая и великодушная, девочка Мэдди.

— О папа! — сказала Мэдди. — Я совсем не такая!

На это он лишь улыбнулся, как будто она была просто-напросто эмоциональным ребенком. Но Мэдди точно знала, что она не была ни доброй, ни хорошей. Просто неотрывные узы связывали ее с землей, дьяволом и человеком.

В Лондон они въезжали уже в сумерках. Проведя всего месяц за пределами большого города, Мэдди уже успела отвыкнуть от городских запахов, шума и многолюдности. Сейчас; лондонская суета ее отталкивала, казалась неприятной. Не замедляя хода, карета промчалась мимо Гайд-Парка и оказалась на Оксфорд-стрит. Здесь горели яркие вечерние огни, в свете которых сверкали лакированные бока экипажей, стоявших в ожидании своих хозяев. Многочисленные леди и джентльмены суетились на тротуарах, хлопая дверьми всевозможных лавок и различных заведений. Тут заходили к серебряных дел мастеру, к владельцу клуба любителей спиритизма, к ювелиру, к хозяину магазина модных тканей и к кондитеру. Тысяча наименований товаров и зрелищ! Все освещено, начищено до блеска и выставлено на всеобщее обозрение.

Герцог внимательно смотрел в окно кареты, время от времени бросая на Мэдди косые взгляды, как будто подозревая, что вся окружающая обстановка иллюзии — создана ею. Она, может быть, и попробовала объяснить ему все, но только чувствовала, что Кристиан сейчас ничего не поймет. А, может быть, и не нужно ничего объяснять. Она заметила в нем еле сдерживаемую радость и поняла: Жерво думал, что возвращается домой.

Когда карета свернула с Оксфорд-стрит на модные боковые улочки, он протянул ей связанные руки и с мольбой в голосе выдавил:

— Сними.

Карета вылетела на площадь. В этом районе жили аристократы. Мэдди слышала доносившиеся крики лакеев и возгласы прохожих, шарахающихся в разные стороны от колес кареты.

— Прошу… — хрипло проговорил он. В его голосе чувствовалась уже не мольба, а угроза взрыва.

У домов суетились многочисленные ливрейные лакеи — к домам подъезжали экипажи. Один особняк расположился в самом заметном и престижном месте площади, выделялся среди других симметричностью и классичностью стиля. Это здание не сильно отличалось от дома герцога на Белгрейв-Сквейр, но выглядело более просторным и каким-то холодным в своем одиноком совершенстве. У входа единственная ступенька упиралась в небольшую дверь, один вид которой был негостеприимный.

Когда карета остановилась, дверь открылась и на тротуар упал свет.