— Не пугайся, это всего лишь я, — сказал Родерик.

Она медленно опустилась обратно на сено, хотя сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди.

— Что тебе нужно?

— Тебе не следует бродить здесь одной. Какой-нибудь горячий цыган мог бы принять это за приглашение.

— Он совершил бы ошибку.

— Да, но было бы уже поздно ее исправлять.

Мара не могла разглядеть в темноте его лицо и различала лишь слабое свечение белого мундира, когда он опустился на сено рядом с ней. Впрочем, даже в темноте угадывалось, что он крупный мужчина, и это заставляло ее особенно остро чувствовать, что она осталась с ним наедине.

— Мне надо вернуться к остальным, — торопливо проговорила Мара.

— Можешь не спешить, ведь теперь ты не одна. Ну, разумеется, если тебя гонит страх…

— Я не боюсь тебя.

— Тогда почему ты меня избегаешь?

— Я не избегаю!

— Ты покинула мою постель…

— Вряд ли ты ожидал, что я останусь!

— Но почему? Потому что я больше тебе не нужен? Потому что никто тебя не заставляет? Потому что приличия наконец-то соблюдены? Потому что король Рольф будет недоволен? Или потому, что я использовал страх, чтобы заставить тебя подчиниться, и ты не можешь мне этого простить?

— Все вместе взятое! — вызывающе бросила она в ответ.

— Тогда давай разберем все по порядку, и ты мне скажешь, почему все эти причины так важны для тебя.

— Ты прекрасно знаешь почему!

— Я знаю только одно: воспоминание о тебе мучает меня, преследует и не дает покоя. Лиловый бархат фиалок, перелив жемчужин… Я все еще это вижу. Я знаю, что все еще хочу тебя, и никакое королевство мне тебя не заменит. Я мечтаю прикоснуться к тебе, обнять тебя, пить мед твоих губ…

Чтобы прекратить поток его слов, она сказала:

— Тебе нужна женщина. Цыганская плясунья сумеет доставить тебе удовольствие.

— Значит, ты все-таки заметила. — В его голосе послышалось удовлетворение.

— Как я могла не заметить, когда ты с нее глаз не сводил! Ты млел и таял! Все это заметили!

— Ты ревновала.

— Ничего подобного!

Она отодвинулась от него, пытаясь выбраться из повозки, но он схватил ее за руку и потянул назад с таким проворством, что она опрокинулась на спину прямо в сено.

— Ты ревновала. — Он склонился над ней, прижав к полу ее руки. — Ты хочешь меня.

— Нет!

— Да. Ты не хуже меня помнишь наши ночи, когда утро наступало слишком скоро.

— Нет, — повторила она шепотом, но это было неправдой.

Он не стал с ней спорить, просто наклонился еще ниже и прижался губами к ее губам, смял эти нежные губы, пытаясь преодолеть их преграду. Наконец они разомкнулись. Он принял это как приглашение и не замедлил им воспользоваться. Его язык начал исследовать сладкие глубины ее рта, теплого и все еще сохраняющего вкус вина. Она подняла руки и сплела их у него на затылке.

Жизнь есть жизнь, ее нужно прожить. Вчерашний день ушел, завтрашний еще не настал. Настоящее, этот миг, здесь и сейчас — вот все, что у них есть. Нельзя отказываться от счастья, которое он предлагает, нужно сделать его ярким воспоминанием на будущее. Мара любила этого человека. В чем бы он ни был виноват, она не могла отрицать, что он воспламеняет ей кровь и заставляет сердце биться чаще. Обреченно вздохнув, Мара прижалась всем телом к сильному телу Родерика.

Их тела глубоко погрузились в теплое густое сено. Его душистый аромат напоминал о лете и жарком солнце. Оно тихонько шелестело при каждом движении — мягкое, чуть покалывающее кожу.