Родерик наблюдал за ней, прислонившись к каминной полке, смотрел, как вода, искрящаяся в отблесках огня, стекает каскадом по ее стройной спине и по ногам. Волосы, доходившие ей до бедер, плотным шелковистым занавесом облепили ее кожу. Ему и в голову не приходило, что она забыла о нем, просто он подумал, что она смирилась с его присутствием как с неизбежностью и предпочла его не замечать. Такой вывод имел свои преимущества, но его нельзя было назвать лестным.

Осушив свою чашу с пуншем, Родерик отставил ее в сторону, потом взял одеяло, встряхнул его, чтобы разом расправить все складки, и поднес к огню. Когда Мара высушила полотенцем волосы, он подошел к ней и закутал ее в теплое одеяло.

— Спасибо, — не глядя на него, сказала она тихим, лишенным интонаций голосом.

Родерик не ответил. Повернувшись к ней спиной, он стащил с себя сапоги и расстегнул брюки. Мара, пристально глядевшая в огонь, услыхала, как он ступил в ванну и начал мыться. Очень осторожно и медленно она опустилась в кресло у камина и принялась пальцами расчесывать влажные волосы, захватывая и расправляя над огнем целые горсти, чтобы они скорее высохли. Она не обернулась, услышав, как плещется сзади вода. Родерик вылез из ванны. Он воспользовался той же купальной простыней, которую она отбросила. Мара не посмотрела на него и тогда, когда он потянулся из-за спинки кресла за своим халатом. Она слегка вздрогнула, когда он опустился на одно колено рядом с ее креслом и схватил прядь ее длинных, нагретых от камина волос.

— Они уже достаточно высохли.

— Достаточно для чего?

— Чтобы сослужить службу.

Он распрямился со стремительной легкостью и поднял ее с кресла так же просто, как до этого поднимал халат. Мара тихо ахнула, когда он повернулся к дверям и прошел в спальню, неся ее на руках. Здесь тоже горел камин, освещая позолоченный герб высоко над кроватью и белые шелковые складки свисающего с него балдахина. Большая постель была раскрыта. Родерик опустил Мару, все еще закутанную в одеяло, на упругий матрас и сам лег рядом с ней. Он укрыл их обоих стеганой пуховой периной, подоткнул ее с обеих сторон, потом откинулся, опираясь на локоть, и посмотрел на Мару. Выражение его темно-синих глаз невозможно было разгадать.

— Зачем? — задала она, еле шевеля пересохшими губами, тот единственный вопрос, который не переставал ее мучить.

— Я прирожденный шут, существо, состоящее из любопытства и саморазрушения. Какое еще объяснение тебе нужно?

— Боюсь, что этого недостаточно.

— Только не сегодня. Давай отложим их на потом. А сейчас засыпай… Шери.

Когда Мара проснулась, бледное зимнее солнце уже заглядывало сквозь шторы, слабо освещая спальню. Огонь в мраморном камине погас, в спальне было холодно, но громадная, королевских размеров постель, в которой она лежала, все еще хранила его тепло. Однако Мара лежала в ней одна.

Она села, откинув спутанные волосы назад через плечо, потянулась и коснулась прохладной льняной простыни в том месте, где лежал Родерик. Одеяло, в которое он ее закутал, упало, она вдруг почувствовала свою наготу. И ей было все равно, хотя в то же время она ощущала неловкость. Она провела всю ночь в одной постели с принцем, и ничего не случилось. Что же с ней не так, почему она все еще остается нетронутой? Разумеется, она была благодарна, ей совсем не хотелось торопить судьбу. Но она была в достаточной степени женщиной, чтобы почувствовать себя задетой тем, с какой легкостью он противится ее чарам.

Из гостиной до нее донесся какой-то тихий звук. Мара схватила свое одеяло и снова закуталась в него. Через секунду дверь распахнулась, и вошла Лила. Она несла поднос с горячим шоколадом и теплыми булочками. А через руку у нее было перекинуто белье Мары, только что постиранное и отглаженное, и ее гранатово-красное платье.