— Хорошо, — удивленно сказал я. В норме общительность Сэнди примерно равнялась его красоте. — Ты хочешь о чем-то поговорить?

— Угу, — явно обрадовался он.

— Утренняя история не идет из головы, да?

— Угу, — повторил он.

— Этому есть объяснение. — Я начал собираться. — Это имеет какое-то отношение к психологическому складу золотых. Жестокость и глупость, как все про них говорят. Но как бы они ни вели себя здесь, именно эти особенности психики позволяют им не сойти окончательно с ума на рубеже в двадцать тысяч световых лет.

— Угу, я знаю. — Сэнди неловко переминался с одной ноги на другую. — Но я не об этом хотел поговорить.

— Не об этом?

— Не-а.

— Ну? — спросил наконец я.

— Я насчет того парня, которому вы хотите отдать корабль.

— Рэтлита?

— Угу.

— Я еще не решил, отдавать ли ему корабль, — соврал я. — По закону он твой.

— Отдадите. И мне плевать. В смысле, на корабль плевать. Но, босс, я хотел с вами поговорить насчет этого парня.

Что-то такое есть в этом Сэнди…

Я и не подозревал, что у него есть какое-то мнение о Рэтлите — ну, кроме общей досады на то, что Рэтлит путается под ногами. Кроме того, Сэнди, кажется, искренне волновался. Мне стало любопытно. Он экал и мекал всю дорогу до бара и на протяжении двух кружек пива (я пил горячее молоко с медом), и наконец пережеванные мысли обрели форму:

— Босс, понимаете, я ближе к Рэтлиту, чем к вам. Не только по возрасту. Моя жизнь больше похожа на его жизнь, чем ваша. Для вас он почти как сын. А для меня он как младший брат; я его учил всему. Я не понимаю его до конца, но вижу яснее, чем вы. У него была тяжелая жизнь, но не до такой степени тяжелая, как вам кажется. И он вас облапошит — не в смысле денег, но вытянет из вас все, что сможет.

Я понятия не имел, откуда это взялось, но мне не нравилось то, что происходит.

— Он не вытянет из меня ничего против моей воли.

— Босс, у вас есть свои дети? — спросил вдруг Сэнди.

— Девять, — ответил я. — Было. С теми, кто остался в живых, я больше не вижусь, и их другие родители всегда были этому только рады — за единственным исключением. Но и у нее хватало ума не ссориться с остальными, пока она была жива.

— Ох. — Сэнди опять замолчал. Вдруг он полез в карман комбинезона и вытащил трехдюймовую фоторамку. Огромные ручищи со въевшейся смазкой — я научил их поднимать с пола яйцо, не раздавив, манипулятором с коэффициентом передачи пятьсот к одному — неуклюже возились с рычажками. — А у меня семеро.

На фотографии хихикали и толкались семеро мартышек, как две капли воды похожих на Сэнди. Разве что прыщей недоставало у самых младших. Они даже переминались с ноги на ногу точно так же. Они замахали руками, и из динамика послышалось: «Привет, па! Здравствуй, па! Па, мама велела сказать, что мы тебя любим! Па, па, приезжай скорей!»

— Сейчас я не с ними, — хрипло сказал он. — Но я вернусь, как только скоплю достаточно денег. Заберу их из этой адской дыры, где они сейчас живут, и пристрою в семейную группу приличного размера. Сейчас там только двадцать три взрослых, и обстановка накалилась. Я потому и уехал. Мы уже даже не могли по-человечески друг с другом разговаривать. Дети, их у нас тридцать два, переживали, что я уехал. Но скоро я смогу это поправить.

— На то жалованье, что я тебе плачу?

Я впервые слышал обо всем этом, и такова была моя первая мысль.