Фрэнсис бросил взгляд на номер на двери закусочной – восемьсот три. Старик за прилавком махнул рукой в сторону стены, точнее, того, что было за стеной.
– Доминиканцы, – произнес он, и слово будто повисло в воздухе.
– Я не слышал выстрела. А ты? – спросил Фрэнсис.
Диспетчер повторил вызов. Дрожь пробрала Фрэнсиса от горла до ширинки, но он потянулся к рации и шагнул к выходу.
На ходу расстегивая кобуры, двое молодых патрульных приблизились к магазину. Фрэнсис шел первым.
– Может, подождем? – спросил Стенхоуп, но напарник шагнул вперед, мимо двух таксофонов, мимо жужжащего лопастями вентилятора.
– Полиция! – крикнул он, остановившись на пороге.
Внутри было пусто, покупатели, если они и были, успели разбежаться.
– Глисон, – произнес Стенхоуп, кивнув на залитые кровью сигаретные пачки у кассы.
Кровавые узоры запечатлели мощь чьего то сердца – на вид даже не красные, а лиловые, они достигали отсыревшего потолка, оплетали ржавую вентиляционную решетку. Фрэнсис взглянул на пол – красный ручеек огибал прилавок и бежал по проходу. Он вел к двери в подсобку, где, скрючившись, лежал на боку человек с мертвенно бледным лицом. Под ним растекалась устрашающих размеров багровая лужа. Пока Стенхоуп вызывал помощь, Фрэнсис опустился на колени возле раненого, положил ему два пальца на выемку под подбородком, потом взял за руку и попытался нащупать пульс.
– Жара невозможная, – хмуро сказал Стенхоуп.
Он открыл холодильник, достал бутылку пива, сбил крышку о полку и выпил залпом. Фрэнсис подумал о городке под названием Гиллам. О городке, в котором можно ходить босиком по мокрой от росы траве. Нам не дано знать, что ждет впереди. И ничего нельзя просто попробовать: понравится – не понравится. Так он сказал, когда объяснял дяде Пэтси, почему решил пойти в полицейскую академию. Ты пробуешь что то, пробуешь, еще чуть чуть пробуешь – и вот это что то уже стало твоей сутью. Еще вчера ты жил среди болот по другую сторону Атлантики, а сегодня ты коп. В Америке. В худшем районе лучшего города на земле.
Лицо мужчины сделалось пепельно серым, и Фрэнсису бросилось в глаза то, как несчастный вытянул шею, запрокинул подбородок, словно утопающий, что из последних сил пытается глотнуть воздуха. Это был второй мертвец, которого он увидел вблизи. Первого, утопленника, выловили в гавани в апреле, но лицо так раздулось, что в нем с трудом угадывались человеческие черты, поэтому Фрэнсису он и человеком почти не казался. Лейтенант сказал, что, если надо проблеваться, можно прямо тут, только перегнуться через борт, однако дурноты Фрэнсис не чувствовал. В церкви говорили, что человеческое тело всего лишь сосуд для души. Тот первый сосуд, кусок осклизлой плоти, к тому моменту, как его затащили в лодку, давно опустел. Теперь все было иначе: Фрэнсис видел, как душа покидает тело. В Ирландии открывают окна, чтобы выпустить дух умершего, но здесь, в Южном Бронксе, души, покинув тело, лишь бьются о стены комнат, пока, измучившись, не сдадутся и не растворятся в горячем воздухе.
– Подопри дверь, – попросил Фрэнсис. – Тут дышать нечем.
Новый звук заставил его похолодеть и потянуться к стволу. Стенхоуп вытаращил глаза.
Звук повторился: едва различимый шорох подошвы по линолеуму. Через мгновение все прекратилось. В наступившей тишине бешено стучали три сердца. Четвертое молчало.
– Стоять, руки вверх! – приказал Фрэнсис, и тут они наконец увидели его: худого долговязого подростка в белой майке, белых шортах и белых кроссовках, забившегося в щель между холодильником и стеной.
Фрэнсис обмакнул пальцы задержанного в чернила и стал прикладывать к отчетным карточкам: сначала каждый по отдельности, потом четыре вместе, потом большой. Сначала левую руку, затем правую, после снова левую. |