|
Иногда темными вечерами возникало страстное желание увидеть в окне детское лицо, подобное призраку Кэти в «Грозовом перевале», или почувствовать, как холодная, словно лед, рука ребенка касается ее руки, слышать его голос: «Впустите меня! Впустите меня!» Она бы с радостью приняла его — призрак юного Брэнуэлла, если бы он вернулся на свою родину, в Корнуолл. И однажды, засидевшись до ночи, она мельком увидела в окне хижины — не Брэнуэлла, а себя в детстве: испуганного ребенка, не сознающего, что видит свое будущее, ребенка, объятого страхом при виде седовласой женщины, работающей в своей ветхой хижине, стареющей женщины, окруженной темными лесами, затерянной в пустыне своих мыслей.
Нет, решила Дафна, бессмысленно зацикливаться на ребенке, каким она была когда-то, — и сделала запись в своей тетради: «Детям не дано предвидеть будущее. Вспомните Бронте, писавших в юности свои дневники, ничего не зная о том, что их ждет ранняя смерть, тень которой еще не омрачала их настоящее, давным-давно ставшее прошлым». И все же мысли вихрем кружились вокруг нее, заполняя хижину потоками беспокойства. Брэнуэлла в детстве мучили кошмары: ему являлись призраки, как, впрочем, и Питеру с Майклом, кузенам Дафны, видевшим, как к ним в окна ночью залетали привидения. Была это тень Питера Пэна или их умершего отца, а может быть, другой призрак, порожденный воображением дядюшки Джима? Брэнуэлл, однако, не имел никакого отношения ни к Питеру, ни к Майклу — что вообще за неразбериха. Ангрия — это вовсе не Нетландия, а она должна сосредоточиться на том, чтобы вычертить карту мира Брэнуэлла, его инфернального мира, — так она назовет его биографию. У Дафны разболелась голова, а потом и глаза, когда она попыталась разложить по порядку ангрианские рукописи: хотя некоторые из них были расшифрованы в Британском музее ее учеными дамами, прочие оставались совершенно нечитаемыми. Единственное, что она могла сказать наверняка: история Ангрии была рассказана в девяти частях, включая множество стихотворений, — это составило несколько десятков страниц, исписанных микроскопическим почерком и ныне разбросанных по разным коллекциям, включая Британский музей, дом приходского священника и коллекцию Бротертона, а также распроданных неустановленному числу частных собирателей этим мерзавцем Т. Дж. Уайзом, подделавшим подпись Шарлотты там, где он считал нужным. То была гигантская фантазия, плод воображения одиннадцати-двенадцати-летнего мальчишки: колония Ангрия, основанная солдатами и искателями приключений, разделенная затем на королевства, позднее объединенные в империю. Брэнуэлл же был ее создателем, главным архитектором и командующим армией. Этот мальчик зафиксировал каждую подробность, касающуюся географии и населения Ангрии. Он чертил ее карты, писал ее военную и политическую историю, сочинял жизнеописания отдельных ангрианских лидеров, детально описывая их облик, их страхи и чаяния, провалы и триумфы. Но увы, на этом все и закончилось. Пока Нортенгерленд, alter ego Брэнуэлла, путешествовал по миру, сам Брэнуэлл опускался все ниже и ниже у себя дома в Хоуорте, сжигаемый несбывшимися надеждами и разочарованиями. Ангрия же всегда оставалась вне пределов досягаемости — обетованной землей за горизонтом, и ныне она стала забытой страной, запертой под душными библиотечными сводами и в музейных шкафах. Есть ли еще кому-нибудь дело до Брэнуэлла и Ангрии? Дафна знала, что ей не удастся доказать миру его ценность как литератора: написанное им наивно и хаотично. И какое могла иметь значение подделка подписи Шарлотты на некоторых ангрианских хрониках Брэнуэлла, если эти страницы были ничуть не лучше всех остальных — бессвязные детские фантазии. Бедный Брэнуэлл, чьи ранние таланты так и не раскрылись в романе уровня «Джейн Эйр» или «Грозового перевала», несчастный Брэнуэлл, чья единственная заступница — стареющая романистка в продуваемой насквозь корнуолльской хижине, женщина, выпавшая из времени, не в ладу с окружающим миром, пытающаяся спасти мальчика, так и не обретшего самого себя. |
