Поэтому у меня не возникло страха, когда он нашел… – она прервалась и заголосила. – … предлог войти в эту комнату – сказал, что у него для меня подарок, но…
Он с мукой крикнул.
– Нет!
– Да, – сказала она. – Смотри. – Она подняла руки, отчего рукава сползли, и обнажились синяки, которые все еще были видны. – Снова и снова. Это был кошмар, от которого я не могла проснуться, пока наконец я не упала в обморок. Потом он ушел, собрал команду и уплыл.
– И никто не слышал, и – и не встревожился?
– Я не могла им сказать. Умоляю тебя, и ты с ними не говори. Оставь но мне клочок гордости.
– Дахут…
– Я бы может быть за тобой и не послала. – Продолжала она так же без выражения. – Но разве у меня еще кто‑нибудь есть?
– Что я могу сделать?
Дахут слегка пожала плечами и улыбнулась.
– Беги, если хочешь, – тоскливо сказала она. – Я пойму. Ты чист. Но если в сердце у тебя что‑то есть, проведи некоторое время с этой развалиной, и тогда я буду лелеять воспоминание, несмотря на то, что мне предстоит перенести.
– Что вы должны перенести? Никто кроме меня не узнает. Из меня это не выбить даже под пытками.
– Боги знают. И я, сны которой ты посещаешь, Будик, я, что навсегда тебя потеряла. И… узнает тот, кто убьет в конце концов моего отца. Я должна прийти в его постель девушкой, я, незамужняя. Когда он узнает… – что ж, я, конечно, надеюсь, что мой отец будет править еще долгие годы.
– Вы – о, Дахут, – неужели вы подумали, что для меня, из всех мужчин, вы будете казаться хуже оттого, что… потому что вам причинило боль чудовище? – Он сжал пальцы в кулак. – Если б я поймал его, то дюйм за дюймом предал бы огню! Но я, я могу лишь сказать, что люблю тебя, Дахут.
Они обнялись и поцеловались.
– Не робей, – мягко вскрикнула она. – Очисти меня от него.
И снова, и снова.
Наступила ночь. Оплывали лампы.
– Я всегда буду это помнить, – сказала она, лежа с ним рядом. – От этого моя ноша станет легче. И надеюсь, тебя это тоже согреет в твоем одиночестве.
В смятении он очнулся от дремоты.
– Что ты имеешь в виду?
Она прямо посмотрела на него голубыми глазами.
– Ну, ты должен бежать, ты же знаешь. – Хриплый голос охватило спокойствие. – Уезжай куда‑нибудь и никогда не возвращайся. Остаться для тебя означает смерть, после того, что между нами произошло.
– Никому знать необязательно.
Когда она покачала головой, янтарно‑золотые волосы пощекотали его плечо.
– Долго хранить это в тайне не удастся. Да и я, с таким пятном, не смогу оставаться смелой и красивой.
О, можем рискнуть, и о сегодняшнем дне не возникнет ни одной сплетни, но это риск, – и ты умрешь ужасной смертью, – а в лучшем случае мы не осмелимся больше встречаться. Нет, начни новую жизнь. Я позабочусь том, чтобы бедная Кебан была устроена.
– И я отказался бы от тебя? – Он сел прямо. – Бог свидетель, я слабый человек и грешник, но я не Иуда.
Она тоже поднялась. Сжатая рука дрожала у него на колене.
– А что нам еще делать? – прошептала она. В нем лязгнула решимость.
– Я стану королем Иса, а ты – моей королевой.
– Мой отец! – интонация ее была страшной. – Твой центурион!
– Да, – уныло сказал он. – Но римляне и прежде воевали с римлянами. Ты для меня больше, чем он или целый мир с небесами. |