Страх угас в Ланарвилис, но осталась тревога:

– Это ведь правда законно?

– Если нет, то боги укажут, – сказала Форсквилис. – Пойдем, Иннилис. Я знаю, что смелость у тебя есть.

Все остальные безмолвно покинули Виндилис и вышли вслед за колдуньей из комнаты.

III

В лучах догорающего дня засверкал позолоченный орел на крыше королевского дома. Ниже, ограды садов и особняки напротив наполнили улицу тенями, словно первая синяя волна наступающей ночи. За пределом главных ворот собралась толпа в безмолвном ожидании; в этой тишине изредка было слышно бормотание. Некоторые стояли вот так часами. В основном это был бедный люд, хотя здесь и там попадался плащ суффета либо блестели шелка знатной госпожи. Руфиний Галльский был необычно одет. Молодой шотландец стоял бок о бок с молодым римлянином, надевшим по этому поводу рясу. Они задержались в надежде услышать хоть слово о том, как чувствует себя их король.

– Дорогу! – неожиданно чисто прозвучал голос. – Дорогу дочери короля Дахут!

Она шагала так быстро, что белое одеяние весталки как будто летело за ней. Распущенные волосы под лавровым венком казалось сливались с закатными лучами из‑за западного моря. В правой руке она несла ветку омелы и стебель огуречника.

Народ увидел ее и потеснился. Некоторые выдохнули приветствия. Почти все дотронулись до лба рукой. Лица излучали благоговение. На нескольких оно смешалось с обожанием.

Четверо охранников на входе были легионерами.

– Откройте мне, – приказала Дахут.

– Простите, – ответил Кинан, – но нам не велено никого впускать.

Принцесса вспыхнула.

– Кто приказал?

– Ривелин, доктор. Он сказал, что вашего отца нельзя беспокоить.

– Во имя прошептавшей мне, пока я была в храме, Богини, я отменяю его распоряжение.

– Впустите ее, – воскликнул Будик. Двое других что‑то пробормотали в знак согласия. Годы, проведенные в Исе, научили их, что то, что где‑либо казалось безумием, здесь могло быть правдой. Кинан еще мгновение поколебался, затем повернулся и сам открыл двери.

Дахут прошла внутрь, по дорожке, посыпанной давлеными ракушками, к бронзовой двери. Она ударила кулаком по рельефному изображению вооруженного человека так, словно это был враг. Его нагрудная впадина громко зазвенела. Слуга отвел дверь в сторону. Прежде чем он смог в испуге проговорить что‑то, девушка проскользнула внутрь, в атрий.

По направлению к ней, по мозаичному полу с изображением возничего направился человек в темной рясе с седой бородой, чтобы поздороваться.

– Отведите меня к нему, – сказала она.

– Он спит, моя госпожа, – в волнении вздрогнул Ривелин. – Главное, что ему сейчас нужно, это отдых. Никто не должен его трогать, разве, быть может, королева…

– Ах, да тихо ты, старый мямля. Я знаю, где он должен быть. Жди, когда я вернусь.

Дахут пошла дальше. Врач хотел пойти вслед. Она обернулась, посмотрела на него пристально, по‑кошачьи зашипела. Ривелин остановился, оцепенев от страха.

Она прошла в главную спальню. В комнате царил сумрак и настенное изображение Тараниса, посылающего на землю свои грозовой плодородный дождь, еле просматривалось. Грациллоний лежал навзничь, обнаженный под простыней. Его побрили, чтобы осмотреть, промыть и перевязать рану. Бритый он выглядел моложе на несколько лет, несмотря на морщины, избороздившие лицо, лишь восковая бледность проступала под загаром. Судорожно вздымалась грудь. Он сильно храпел, что едва ли бывало с ним раньше.

Дахут постояла чуть‑чуть, внимательно смотря на отца. Левая ее рука подкралась, чтобы ухватиться за простыню.