Глазницы немого (он завертел головой) – как пустые чашки с опивками теней.

Горло резко обожгло дымом; дым сдуло. Я закричал:

– Вы что тут делаете?

Мексиканец подволок сапоги к бордюру. Женщина положила свободную руку немому на плечо.

Я посмотрел на их удивленную моторику. Она транслировалась их рукам, лежавшим на плечах слепонемого, и лишь из нее он черпал знание обо мне. Его лицо наклонилось; его рука сомкнулась на руке женщины – это мое знание о том, что знал он. А в мыслях: информации нужно так мало… Я объят светом, их глаза подернуты пластмассой, но, возможно, в сверхдетерминированной матрице его знание обо мне, транслируемое снова и снова, – даже полнее.

Меня пугали их красные глаза?

А чем видится мой синий зверь сквозь алые наглазники!

Закричали люди.

Я закричал громче:

– Что происходит? Что это такое? Вы знаете? – и раскашлялся в сгустившемся дыму.

Кирпичноволосая негритянка покачала головой, поднеся ладонь ко рту, колеблясь – поджать губы, перебить меня или оттолкнуть прочь.

– Кто-то подложил бомбу в… Да? Так ведь сказали? Кто-то подложил.

– Нет! – громко возразил мексиканец. Он потянул слепонемого за плечи. – Не было никакой… ничего такого… – И поднял слепонемого на ноги.

Я обернулся и в светящемся мареве увидел, что ко мне шатко приближаются мужчины и женщины. А за этим маревом что-то замигало. Я рванул на мостовую.

– Не было никакой бомбы! – заверещал позади меня голос, то ли мужской, то ли женский. – Застрелили его! С крыши. Какой-то полоумный белый мальчишка! Застрелил до смерти, прямо на улице! Ох батюшки мои…

На лодыжку плеснуло теплым.

Меж горбатых булыжников текла вода, блестела ртутью под вспышками в просевшем черном небе. Улица – как серебряная сеть, и я помчался по ней, задел плечом какую-то женщину, которая повернула – с криком – исцарапанное лицо мне вслед, чуть не протаранил какого-то мужчину, но оттолкнулся от него обеими руками; внезапный порыв жара сверху обжег мне глазницы. Стиснув веки, я пробрался и сквозь этот жар, и сквозь очередную пыльную бурю, носком сапога запнулся обо что-то и едва не упал. Я кашлял и ковылял дальше, тылом ладони зажимая рот.

Загривок что-то погладило – очень холодное, я подумал, что вода. Но нет, просто воздух. Истекая слезами, с перехваченным горлом, отхаркивая застрявшую в нем пыль, я осилил еще шагов десять, а потом кто-то меня схватил, и я вынырнул, таращась в черное лицо.

– Тут Шкет! – закричала кому-то Леди Дракон и обхватила меня рукой, чтоб я не упал.

В паре шагов позади нее Флинт развернулся и увидел меня:

– А?

А позади него, против задника медленно копошащихся облаков, медленно осыпался со своей стальной паутины фасад двадцатиэтажного дома. Но до него было, наверно, кварталов пять.

– Боже правый!.. – сказал Б-г и оглянулся на меня. – Шкет, ты как, ты?.. – И тут звук настиг нас, затопив все вокруг, как вулкан по соседству.

Когда худшее миновало, я услышал, как у меня за спиной по-прежнему кричат люди: три разных голоса ревели распоряжения в толпе еще пятидесяти, которым было пофиг.

– Да блин! – сказал Б-г. – Пошли!

Кто-то разбросал по всему тротуару кольца кабеля – похоже, от лифта. И они все были в масле: десять шагов по ним – и мы сошли на мостовую.

И крик позади нас разрешился одиноким, далеким, упрямым голосом:

– Да подождите, с-сука! Слышьте, мудачье, подождите меня! – Всё ближе. – Подождите, с-сука. Стой!..

Я обернулся.