Таким событием оказалось изобретенное братом Михаилом перестукивание. В основу его азбуки был положен звон склянок на корабле.

Услышав как-то утром глухое постукивание из соседней камеры, Николай Александрович быстро понял эту нехитрую азбуку и начертил ее на листке.

Первые слова, которые простучал он полешком, были: «Здравствуй, брат!»

Михаил сообщил Николаю, что арестованы и Павел, и Арбузов, и Торсон, но держатся они стойко.

Другим событием была встреча в чахлом садике Петропавловской крепости, во время прогулки, с изнуренным Рылеевым. Они бросились в объятия друг другу, но их быстро разъединили. Рылеев только успел прошептать:

— Ни о чем не жалей.

Возвратившись в каземат, Бестужев долго ходил по камере. Вдруг возникла мысль: «Эта крепость на виду у царского дворца. Они не могут существовать друг без друга. Стало привычкой видеть перед глазами казематы. Но все же мы потрясли основания, и деспотичная власть, рабство будут разрушены силами, идущими вслед за нами».

В трактире неподалеку от Сенатской гул от голосов, наяривает камаринскую музыкальный ящик. Краснолицый, с рыжей бородой извозчик в поддевке и плисовых штанах, заправленных в смазные сапоги, опрокинул в себя стакан анисовой и, крякнув, сказал приятелю с сизым носом:

— Мне верные люди доверили: бунтовщики клятву давали над мертвой головой, порази меня гром! Вкруг той головы кинжалы да пистоли лежат. А злые мышленники, поклав правую руку на оружие, а левую на грудки, обещались ни отца, ни мать не щадить, штоб свово добиться, штоб был у них свой Ваш-игтон.

— Это што, — перебивает приятель, хотя ему и непонятно, кто этот Ваш-игтон, — сказывают, у грахвини Трубецкой в умывальной комнате конституцию нашли…

— Да ну?! — поразился извозчик, — Жену Константина? Что ж она туда забралась?

— Дурак ты, Климка! Какая жена? То книга ихняя заветная… С Киева ее привезли. И знамя пребогатое, а на ем золотом вышито слово «вольность». А какая та вольность? Царя-батюшку порешить!

— Сказывают, — придвинулся ближе и зашептал на ухо соседу рыжебородый, — праздношатающиеся бурлаки подложили порох под Казанский собор, штоб гроб взорвать во время панихиды, когда ампиратора Александра отпевать станут. Да енерал жандармов Бен… Бен… — хрен ево знает как! — запал нашел и за то ему новый ампиратор большой орден дал.

— А то не найдет! — понимающе шмыгнул сизый нос. — Государю без таких нюхачей никак не можно. И дня не просидит.

Глава седьмая

РАСПРАВА

Пусть горячая юность смелей

Устремляется с песнями ввысь,

Я бессилен: на лире моей

Струны лучшие оборвались.

Ночные вызовы в следственную комиссию продолжались.

По-прежнему в каземате набрасывали на голову колпак, взяв за руку, вели коридорами крепости, усаживали во дворе в сани и везли. В длинной, ярко освещенной зале колпак сдергивали, и Бестужев оказывался неподалеку от стола, покрытого красным сукном, перед ликом членов следственной комиссии.

Ее председатель бурбонистый сорокалетний красавец генерал Чернышев обрывисто приказывал:

— Приближьтесь!

Баловень судьбы Чернышев накануне войны 12-го года был резидентом России во Франции. Он уверенно шел по лестнице карьеры, и это следствие было для него важней ступенькой на пути к посту военного министра.

За столом, кроме Чернышева, человек двадцать сиятельных особ в лентах, звездах, эполетах, украшенных бриллиантами величиной в лесной орех, с алмазными знаками Андреевского ордена.

С безразличным, равнодушным лицом восседает престарелый военный министр граф Татищев; покусывает губу судья в собственном деле великий князь Михаил Павлович; подремывает бывший забулдыга Павел Васильевич Кутузов, участник убийства императора Павла I — когда голоса членов комиссии повышались, он, как лошадь, вскидывал голову.