— Нет, Хатч, тебя не туда понесло. Это не про Богородицу.

— Как нет?

— Так вот и нет.

— Стало быть, не она одна девственница? Ну-ка, ну-ка, расскажи, это даже интересно.

И Соня Футл принялась рассказывать с высоты велосипедного седла, завораживающе поводя ногами вверх-вниз, дабы убаюкать критические способности Хатчмейера. Тот почти не сопротивлялся и, лишь когда Соня перестала крутить педали, сказал:

— Забыть, наплевать и растереть. Ну и белиберда! Ей восемьдесят, а она знай подставляется где ни попадя. Обойдемся.

Соня слезла со снаряда и, подбоченившись, нависла над Хатчмейером:

— Не ерунди, Хатч, послушай меня. Только через мой труп ты отбрешешься от этой книги. Это экстракласс.

Хатчмейер радостно улыбнулся. Во берет за глотку! Торги — не торговлишка.

— Давай, расхваливай.

— Ладно, — взялась за дело Соня. — Когда читают книги? Молчи, сама скажу. От пятнадцати до двадцати одного года. И время есть, и охота не притупилась. У кого самые высокие показатели грамотности? У шестнадцати-двадцатилетних. Верно?

— Верно, — согласился Хатчмейер.

— Конечно, верно! И вот тебе, пожалуйста: семнадцатилетний парень, поиски себя.

— Какие еще поиски! Ты меня не потчуй фрейдистской мертвечинкой. Не те времена.

— Времена не те, да и он не тот. Мальчик без патологии.

— Да ты что! А чего же он лезет на бабушку?

— Она ему не бабушка. В ней женское…

— Погоди, деточка, дай мне сказать. Ей восемьдесят, какое там в ней женское. Уж я-то знаю. Жене моей Бэби пятьдесят восемь, а женского — один скелет. Хирурги-косметологи из нее столько повынимали, что ахнешь и закачаешься. За пазухой один силикон, окорока тянутые-переобтянутые. Девственность ей обновляли раза четыре, а с лицом я со счету сбился.

— И почему все это? — сказала Соня. — А потому, что она хочет быть женщиной с головы до пят.

— Ну да, женщиной. Почти вся подмененная.

— А все-таки читает. Верно?

— Еще бы нет! За месяц больше, чем я издаю в год.

— Вот именно. Читает молодежь, читают старики. А прочих вежливенько отсылаем туда-сюда.

— Ты вот скажи Бэби, что она старуха, и сама вежливенько отправишься туда-сюда. Она за это кому хочешь пасть порвет — я тебе говорю.

— А я тебе говорю, что пик грамотности дает возрастная группа от шестнадцати до двадцати лет, потом зияние — и снова пик, начиная с шестидесяти. Права я или нет?

— Ну, права, — пожал плечами Хатчмейер.

— А книга о чем? — спросила Соня. — О том, как…

— Как один чокнутый сопляк путается с чьей-то бабкой. Где-то уже это было, давай что-нибудь поновее. Да и с тухлой клубничкой неохота возиться.

— Нет, Хатч, нет, ничего ты не понял. Это не тухлая клубничка, а история любви. Они по-человечески важны друг другу. Он нужен ей, а она ему.

— А мне они оба ни на хрен не нужны.

— Они черпают друг у друга то, чего каждому недостает. Он впитывает ее зрелость, умудренность, вкушает плод опыта…

— Вкушает? Плод? Ох, берегись, ей-богу, сблюю.

— А она заражается его юношеским жизнелюбием, — напирала Соня. — Я тебе честно говорю: это большая литература. Глубокая, значительная книга. Она высвобождает. Это экзистенциально. Это… Помнишь, как было с «Подругой французского лейтенанта» нашего Джона Фаулза? Все Штаты ходуном ходили. А теперь Америка созрела для «Девства». Да, ему семнадцать, ей восемьдесят — а все-таки он ее любит.