Кто ж откажется открывать дверь милиции? Тем бо­лее ему, участковому уполномоченному, которого знает весь район! И открывали на требовательный стук. Ибо уже какими-то путями узнавали, что творится в клубе и как там свирепствует областной ОМОН. Но те — чужие, а этот все-таки свой.

Претензии майора не отличались разнообразием. Он заявлял в присутствии явившихся с ним милиционеров, тоже известных в округе, что дочь указанного гражданина замечена в занятиях проституцией. И никакие крики и мольбы перепуганной девушки не могли поколебать жес­ткой уверенности участкового. Тут же составлялся акт, вы­писывалась квитанция, по которой преступница должна будет завтра явиться в опорный пункт, чтобы заплатить положенный штраф и получить официальное предупреж­дение об уголовной ответственности за свои деяния.

В отдельных домах штраф платили сразу, майор не возражал и степенным, уверенным шагом шел к дому своей следующей жертвы — уж он-то знал, где предпоч­тут заплатить ему без разговоров, нежели подвергать себя и свое дитя несмываемому позору...

Да оно, с одной стороны, и можно было бы понять. Имен­но к егерю иной раз наезжают всякие важные господа из области, а то и из самой Москвы, что позволяет этому Воробью, будь он трижды неладен, смотреть на окружа­ющих и тем более на власть свысока, не испытывая к последней должного уважения.

Его двадцатилетнюю дочь — рослую красавицу Нин­ку — хорошо знал Сенькин. Всем она нравилась майору, все он принимал бы в ней, кроме одного проклятого ка­чества, — подобно своему папаше, смотрела она на Сенькина свысока, как на ничтожное насекомое. Либо на пу­стое место. Вот ее-то и собирался теперь основательно прижучить Федот Егорович. А что? Забрать ее с собой, задержать временно, ну а там, в опорном пункте, вполне можно и договориться. Ежели она будет не против. А как она может быть против, если в его власти в таком свете выставить ее на всеобщее обозрение, что любая на все согласится, лишь бы дурной славы избежать. Какие у него аргументы? Да все те же.

Осечка вышла. Когда Сенькин постучал в дверь и потребовал, чтобы ему срочно открыли, голос егеря из- за двери сердито спросил:

—  По какому делу?

—  Претензии имеются, Тихон. К твоей Нинке!

—  Слышь, Сенькин, а ты по какому праву законы нарушаешь? Я имею полное законное основание не от­крывать тебе дверь в ночное время. А если у тебя срочное дело, являйся утром, как положено, тогда и обсудим.

—  Ты мне немедленно откроешь, законник, понима­ешь, твою мать! Не то прикажу двери взломать за непод­чинение!

—  А ты ступай отсюда в клуб, Сенькин, где твои мер­завцы безобразят. Иди-иди, а то без тебя закончится! И тебе ничего не достанется! А дверь я тебе не открою. Сту­пай отсель!

—  Так! — грозно заявил майор. — Ломайте, ребята!

В дверь тяжело ударили, — видно, хотели вынести ее плечами.

—   Стойте! — закричал егерь. — Слушай меня, Сень­кин. И вы тоже слушайте. Вот передо мной две двуствол­ки. Двенадцатый и шестнадцатый калибр. И обе заряже­ны жаканами и картечью. Предупреждаю, тот, кто посме­ет взломать дверь и войти незаконным образом в част­ное владение, немедленно получит заряд в брюхо. Их у меня четыре, а вас трое, я видел. И гляди мне, Сенькин, ты теперь не только погонами своими рискуешь, но и всей твоей холуйской жизнью.

За дверью стояла тишина — наверняка раздумывали. И егерь закончил свой монолог:

—   А вы, ребятки, не слушайте этого олуха, имейте собственные головы на плечах. Я так думаю, что вам еще придется хорошо ответить за те безобразия, которые нын­че творятся в городе. Ну а теперь давайте пробуйте взло­мать, коли есть охота и жизнью не дорожите!

И егерь защелкал, взводя курки ружей.