Делая все это, я не теряю из виду Бержерона. Я сразу понял его замысел. Вместо того чтобы гнать к Куршевелю, он несется к подъемнику Пралонга и оказывается около него с жутким отрывом от меня. Люди стоят в очереди, но он их расталкивает и хватается за брус.

Не знаю, что он сказал служащему дороги, но для него это прошло хорошо. Он начинает подниматься по склону, как муха по бутылке молока.

Мой ход.

Подъезжаю. Лыжники, понявшие мое намерение, пытаются мне помешать и с трогательной синхронностью орут: «В очередь!» (музыка и слова народные). Но вы же меня знаете. Одним ударом плеча я отбрасываю в сугроб вставшего у меня на пути старого гриба, которому не то что на лыжах кататься, стоять без посторонней помощи и то трудно. Он роняет в снег свою вставную челюсть эпохи Ренессанса и остается ждать весеннего таяния снегов, чтобы подняться на ноги, а Сан-Антонио тем временем уноситс на подъемнике.

Ищу глазами Бержерона. Он находится в пяти лыжниках впереди меня. Это не страшно. За время подъема я перевожу дыхание и собираюсь с мыслями. Этому умнику в любом случае конец. Вот только мне не нравятся его отчаянные поступки.

Поднявшись на вершину, Бержерон снова устремляется вниз, на этот раз в сторону Бель-Кота. Он отличный лыжник. Ну, положим, в сборную Франции его бы не взяли, но все равно здорово гонит. Когда я в свою очередь слезаю с подъемника, он уже превратился в маленькую черную точку. Тогда я меняю тактику. Мои палки рубят снег, как топор дерево. Я спускаюсь шуссом. И черт с ним, если свалюсь. Я не могу позволить этому уроду уйти от меня.

По моим прикидкам я сократил разрыв между нами на несколько метров, но он все равно далековато.

Не остановившись на вершине Бель-Кот, он мчит в направлении Вердона. Если бы он загремел! Но нет, катит. Поднажми, Сан-Антонио! Как бы я хотел иметь в заднице реактивный мотор!

Он на всей скорости летит к Солиру. Все ясно: хочет оторваться от меня и успеть вскочить в вагон подвесной дороги. Он достигает здания станции и исчезает в нем.

Через несколько мгновений я подъезжаю к станции, снимаю лыжи, и только тут понимаю его дьявольскую хитрость.

Бержерон всего лишь спрятался за зданием. Он просто хотел заставить меня снять лыжи. Сам-то он свои не снимал и молниеносно улетает прямо у меня из-под носа. Признаюсь, что тут я отпускаю такое ругательство, от которого покраснел бы вареный рак. Меня дважды одурачили за несколько минут. Для такого человека, как я, это уже слишком.

Пока я надеваю лыжи так быстро, как только позволяют застывшие клешни, меня окликает знакомый голос:

– Эй, Тонио!

Я поднимаю голову, потому что голос идет с небес, вроде тех голосов, что велели Жанне д'Арк идти бить морду англичанам.

В вагоне фуникулера едет Берю.

Он собирается выйти на платформу, но мои руки никак не могут снять цепочку безопасности. Когда это сделано, его брюхо оказывается зажатым в узкой двери. Кабина, несмотря на все усилия принимающего пассажиров, проплывает мимо платформы и описывает дугу в сто восемьдесят градусов.

– Твою мать! – вопит Толстяк, который выражается очень ярко и образно. – Я второй раз пропускаю спуск! Все это происходит очень быстро, и я уже на лыжне.

– Бросай мне пушку! – кричу я моему боевому товарищу.

Он вынимает свой шпалер и кидает в мою сторону. Но он плохо прицелился. Оружие попадет прямиком в голову толстой дамы, которая собирается начать спуск. Сбитая мишень издает слабый крик и падает на снег.

Я не теряю времени на поиски пистолета. Нужно взять Бержерона во что бы то ни стало.

Издалека Толстяк кричит:

– Мне надоели эти корзины. Лучше поеду на подъемнике.

Ветер уносит его слова.

Я взглядом оцениваю ситуацию. Беглец оторвался от меня больше чем на пятьсот метров, но в спешке поехал по наименее удобному склону Вердона.