Лида вскочила, помогла мужу опереться спиной о стену, судорожно расстегивая пуговицы на пижамной куртке, испуганно приговаривала:

– Мишенька, ну что ты… Сейчас, потерпи маленько…

Полуприкрыв глаза, Котенев наблюдал за ней – нужный эффект достигнут, она уже испугана, больше не будет приставать, а он окажется в положении любимого, избалованного ребенка, которого нельзя тревожить, а только угождать.

Вспомнив о рюмке с валокордином, Лида метнулась, к столу, схватила ее, сунула в руку мужа:

– Выпей, Миша, это лекарство…

– Потом… – Он слабым жестом поставил рюмочку на стол.

В прихожей снова раздался призывный звонок. Коте-нев приоткрыл один глаз:

– Опять этот идиот? Не открывай, – удержал он жену.

Минуту-другую было тихо, потом опять настойчиво позвонили.

– Я открою? – запахивая полы длинного халата, тихо спросила Лида. – А ты выпей валокордин. Слышишь?

– Слышу, – страдальчески откликнулся Михаил Павлович.

Лида побежала открывать. Котенев привстал, взял со стола рюмку с валокордином и, брезгливо сморщившись, выплеснул лекарство в мойку.

Споласкивая рюмочку, он слышал, как жена возится в прихожей с замками и о чем-то переговаривается со стоявшим по ту сторону двери слесарем. В том, что это именно он, Михаил Павлович нисколько не сомневался. Открыв дверцы бара, Котенев достал початую бутылку коньяка, налил полную рюмку. Услышав тяжелые шаги, он недоуменно оглянулся.

– Что такое?

На пороге кухни, прижав руки к горлу, словно ей никак не протолкнуть в себя ни глотка воздуха, стояла бледная Лида. Из-за ее плеча выглядывал совершенно незнакомый человек.

– Что такое? – сердито переспросил Михаил Павлович.

– К нам с обыском пришли, – непослушными губами едва вымолвила Лида…

Встретились в кабинетике одного из кооперативных кафе – уютный, маленький зал, тихая музыка.

Когда Михаил Павлович вошел, Лушин уже был там – перед ним стояла откупоренная бутылка коньяка, закуски. Лицо Александра Петровича лоснилось от пота, галстук он положил на свободный стул и расстегнул рубаху на груди. Приветственно помахав рукой Котеневу, он указал ему на кресло рядом:

– Садись. Я тут пока предаюсь чревоугодию. Выпьешь?

– Лишнее, – чуть поморщился Котенев. – Где Рафаил?

– Сейчас будет, – подцепляя вилкой розовый ломтик семги, меланхолично откликнулся Лушин.

Помолчали. Михаил Павлович закурил и сосредоточенно рассматривал ногти на руках, а Лушин усердно ел, тяжело ворочая челюстями.

– У меня это с детства, – с набитым ртом пояснил он, – как нервничаю, так обязательно жрать тянет. А вот и Рафик!

Хомчик запер за собой дверь и поздоровался за руку сначала с Котеневым, а потом с Лушиным.

– Не опоздал?

– Задерживаешься, Рафаил, – наливая ему в рюмку коньяк, буркнул Александр Петрович.

– Нет, я не стану пить, – отказался Хомчик, – тороплюсь.

– Успеешь, дело важнее, – веско сказал Котенев. – Садись, потолкуем. Мы вынуждены собраться по весьма неприятному поводу…

– Ты прямо как городничий у Гоголя, – потирая руки, заметил Александр Петрович.

– Веселиться нечего, – глядя ему в глаза, ответил Котенев. – Ко мне вчера приходили с обыском.

Прикуривавший Лушин уронил горящую спичку на ковер. Хомчик слегка вздрогнул и задеревенел.

– Что за дурацкие шутки? – тяжело отдуваясь, наконец смог выдавить из себя Лушин.