— А что, сынок? — спросила Танечка, которая ничего про вчерашний день не помнила.

Клаус-Иосиф положил рядом с её чашкой пакет с витаминами и покачал головой.

— Ты вчера набухалась, ма, — наконец сказал он. — И отплясывала, как матрос! — Клаус-Иосиф поморщился. — Раньше ты пила тихо, ма.

— Я?.. Пила тихо? — покраснела Татьяна Андреевна. — Когда я пила тихо?..

— До России, мам, — Клаус говорил, не снимая зеркальных очков, и вдруг снял их. — Видеть тебя не могу! — И вышел из кухни. — Ты разочаровала нас! Меня и Пенелопу! Зачем ты пела там? Ма-ма…

— Какая ещё Пенелопа?.. Я — пела? — проворчала Танечка, разглядывая незнакомую кухню. — Где я, собственно?.. Сынок!

И вышла на улицу.

— Этот волшебный город Амстердам, — прогудела ей шарманка на углу, и Танечка кое-что вспомнила. Но не всё.

Мимо магазина шляп медленно прошёл седой господин Ольсен.

— А где ваша мама? — с улыбкой спросил он грустного толстяка.

— Наелась клонированных помидоров и сидит отдыхает, — сказал Клаус-Иосиф и снова прикрыл покрасневшие глаза очками.

Рыжая Пенелопа в огромных веснушках только что объявила ему, что с такой свекровью ей ввек не ужиться! Её-то мама — не такая.

«Мы будем жить отдельно от мамы», — пообещал Клаус-Иосиф пересохшим ртом, хотя всю жизнь прожил с мамой и только с ней! Но Пенелопа, тряхнув рыжей чёлкой, вышла из шляпного магазина столь стремительно, что на пол с манекенов полетело сразу девять шляп.

А Татьяна Андреевна в эти минуты сидела на своём обычном месте — в закутке кружевного магазина — и смотрела сквозь тюль на площадь из витрины французского окна.

У неё все мысли были об одном.

— Как же это я?! — вертелась на стульчике она. — Что же я себе там позволила вчера в баре? Перепила и пела? Что же я хоть пела-то?..

Татьяне Андреевне последние двадцать лет не хотелось ни пить, ни петь, ни плясать…

По лестнице навстречу Юрию Тимофеевичу бежал пятилетний сван. В руке у старшего лейтенанта была лошадь. Гущин успел поймать её за хвост на лету.

— Сван, опять твоя лошадь, — возвращая парнокопытную игрушку, сказал Юрий Тимофеевич.

— Она сама скакнула! — грозно выпалил сван и ринулся наверх.

— Шалва, иди домой! — позвал голос сверху.

Другой рукой Юрий Тимофеевич поддерживал раненую по касательной пластмассовой лошадью Вайолет Грюнгрум.

— Ох, — совсем не по-голландски охала та. — Ох! Ох-ох!

— Сегодня уже поздно — переночуете здесь, а завтра я отвезу вас в посольство, — открывая дверь в квартиру, говорил Юрий Тимофеевич.

На Вайолет со стен глядели все Танечкины ученики — две с половиной тысячи детей… Вайолет зажмурилась от их настырных глаз…

— Устраивайтесь! Туалет и ванная… Я вам сейчас яичницу пожарю, — достал из холодильника два яйца Юрий Тимофеевич. И вытащил молоко.

В холодильнике лежал набор кое-каких продуктов, оставшихся от Танечки.

— Ну, я домой! — сказал через пять минут Юрий Тимофеевич.

Вайолет попробовала яичницу, попробовала ещё — и вылизала сковородку, до того та была вкусной. Прежде чем уснуть, включила диковинный ящик, похожий на допотопный телевизор.

— Си-эн-эн! — удивилась фру Грюнгрум и села, подперев щёку. Показывали обычные мировые новости, правда, в чёрно-белом варианте и без перевода.