И сказал на это Фалькон ядовитый:

    – Что ж, решено. Прогоним Монфора, чтобы не осталось в Лангедоке больше у Римской Церкви защитников…

    И напомнил о том, как шесть лет бился Монфор на землях Тулузских, отвоевывая мечом для Господа те владения, которые были для Него утрачены ради злой ереси.

    И слушал Фалькона Папа Римский; после же сказал Раймону:

    – Простить бы вас и на этот раз, мессир, да только веры вам больше нет. Сами-то вы католик – сгубила вас поклятая привычка якшаться с еретиками и бродягами.

    И присудил так: передать Монфору в лен те земли, которые завоевал он мечом, именно – Нарбонну, Безьер, Каркассон и Тулузское графство. Пусть Монфор принесет королю Франции Филиппу-Августу вассальную присягу и с благословения святейшего престола вступит в свои новые владения, дабы стеречь в них веру Христову.

    Графство Фуа временно отходит во власть Римской Церкви, покуда не будет решено, что с ним надлежит делать.

    Бывшему же графу Тулузскому Раймону назначается ежегодное содержание в четыреста серебряных марок, а супруге его Элеоноре Арагонской – в сто пятьдесят, дабы могли они вести жизнь, достойную павшего их величия…

    * * *

    – Что-о? Симон де Монфор – герцог Нарбоннский и граф Тулузский? – кричал Раймон (а толпа на пристани умножалась с каждой минутой: граф вернулся, наш граф вернулся!)

    – Кто же это сделал его графом Тулузским? Ах, Филипп-Август? Ах, король Франции? Сюзерен наш? – Хохот. – Ох, попадись он мне голой задницей на злое жало!..

    И – хвать себя между ног!

    Толпа взвыла от восторга.

    – А Львиное Сердце, граф Риго, этого сюзерена!.. – припоминал во всеуслышанье Раймон сплетни тридцатилетней давности.

    Многие из собравшихся слышали о подобном впервые, однако ж радостно орали:

    – Было, было!

    – А мы-то чем хуже? – смеялся, выплевывая слова, Раймон.

    – Ничем мы не хуже! – хохотала и орала толпа. – Всем ты лучше, Раймон!

    – Симон – граф Тулузский! – веселился, ярясь, Раймон. – В дерьмо такого графа!

    – Ты! Ты! Ты – граф Тулузский! Единственный! Наш! – голосила марсальская пристань.

    Раймон поднял коня на дыбы, покрасовался. Мокрые волосы хлестнули графа по лицу.

    – Тулуза! – закричал он, срывая голос. – Тулуза! Тулуза!

    И вдруг заплакал навзрыд.

    * * *

    Сам Симон в Рим не поехал – не хотел оставлять отвоеванные земли без пригляда. Вместо себя отправил к святейшему престолу своего младшего брата Гюи.

    Для Раймона невелика разница – что Симон, что Гюи. Оба брата, как чурки деревянные, и слов-то людских толком не знают. На человечьем языке только и умеют сказать «убивайте всех» и «ave Maria»; прочее же, полагают, от лукавого.

    Однако, надо признать, Гюи оказался еще хуже Симона. С этим вообще не поговоришь. Гюи молчит. И даже не моргает.

    Фалькон – тот старается, спорит, отстаивает, настаивает. А Гюи де Монфор только мессы выстаивает да за спиной у Фалькона маячит башней – в напоминание о том, что в Тулузе сидит его старший брат Симон, брови хмурит.