Карлин снова кивнул. Отчего‑то Лисил вспомнил вдруг свою красавицу мать, зеленые кроны деревьев своей далекой родины. Зимой эти деревья сбрасывали листву, по весне зеленели и расцветали – совсем не то, что угрюмые ели и сосны здешних мест. Никогда в жизни ему и в голову не приходило, что он может погибнуть, защищая от вампиров простых жителей заурядного приморского городка. С другой стороны, старался он по большому счету не для Карлина и не для прочих горожан. Изо всех лиц, которые сейчас проплывали в его сознании, по‑настоящему дорого было ему лишь одно – бледное, серьезное, обрамленное густыми черными волосами, в которых на свету играли рыжие искорки.

* * *

Тиша никогда никому не говорила о кое‑каких своих качествах, которые развились в ней после того, как Кориш обратил ее. Повышенная чувствительность к запаху, например, казалась ей свойством, неподобающим женщине, почти непристойным. И тем не менее, незамеченной войдя в Миишку и пробираясь к таверне Магьер, она ощутила, что запах города изменился.  Смесь напряжения и страха терзала ее обоняние тем сильнее, чем ближе она подходила к «Морскому льву». И при всем этом – тишина совершенно обезлюдевших улиц.

Раскинув мысленные сети, она тотчас уловила сумятицу чужих мыслей:

Я пить хочу. Где мама?

Джошуа всегда меня дразнит, потому что я маленького роста.

Когда вырасту – выйду замуж за Лисила.

Хоть бы Магьер поскорей их всех перебила.

«Что за простаки эти смертные», – подумала Тиша. И тут в сетях затрепыхался целый клубок мыслей, исходивших из одного источника. Окрашенных страхом, но чистых, простых и ясных.

Дети. Где же они?

Полуприкрыв глаза и запрокинув лицо, Тиша озиралась в темноте, словно пыталась определить направление ветра.

Бесшумно ступая, она шла вдоль вереницы домов и остановилась, когда поток детских мыслей стал особенно сильным и отчетливым. Тиша открыла глаза и увидела, что стоит перед конюшней на окраине города, неподалеку от таверны Магьер. На крыше конюшни затаились двое взрослых мужчин. Тиша чувствовала, как они напряжены, и совсем нетрудно было подтолкнуть их, обратить их внимание в сторону моря – словно оттуда донесся подозрительный звук. Справившись с этим, она проворно и без единого звука перебежала через улицу к конюшне.

Затаившись под стеной строения, Тиша бережно разделяла спутанные ниточки детских мыслей. Там, внутри, десять… нет, по меньшей мере двенадцать детишек. Она хотела уже войти и отыскать их, но на полушаге остановилась.

Пустые улицы, пропитанные запахом страха.

Дети, спрятанные в укрытии.

Двое часовых на крыше.

Западня! Они устроили западню!

Тиша беззвучно проскользнула в конюшню. Гнедой мерин, стоявший у самого входа, замотал головой и зафыркал. Проникнув в его несложные мысли, Тиша успокоила его.

– Тссс, мой славный, все хорошо, – шепотом ворковала она коню. – Уже ночь, спи, мой хороший, спи…

Мерин унялся, топнул разок копытом и сонно прикрыл глаза.

Тиша чувствовала, что одна из девочек поменьше отчаянно тоскует по матери. Оглядевшись по сторонам, она увидела только две кипы сена, слой соломы на полу и пару сломанных вил. Кроме гнедого, других коней в конюшне не было. Тиша снова огляделась и замерла неподвижно.

– Мурика! – тихо и ласково позвала она. – Где ты?

Молчание было ей ответом, но затем дрожащий детский голосок откликнулся:

– Мамочка, я здесь!

Внизу. Их спрятали где‑то внизу.

Тиша обыскала пол, торопливо расшвыривая солому, и наконец обнаружила люк.