|
Вдруг откуда ни возьмись выскакивает заголовок «Лолита предлагала усыпить Моисеева». Нет, я читать про это не стал, но живо представил себе… Лежит на койке маленький, сморщенный Моисеев. Над ним нависает Лолита в форме карательной медсестры. Короткий халатик, кружевные чулки, раскрашенные в кровь губы и преогромнейший шприц со смертельной дозой снотворного в руках. Вокруг печальные пугачевы, галкины, кобзоны, агутины и павлиашвили. Все поют «Не усыпляй его без нужды… И, друг заботливый, больного в его дремоте не тревожь!» и рыдают в три ручья. Павлиашвили даже в четыре. Шприц приближается все ближе, грудь Лолиты бурно вздымает невидимый в кадре помощник режиссера… Ну, а потом все как обычно — концерт памяти Бори с участием всех звезд российской эстрады, гей-парад и шоу Петросяна «Кривое зеркало».
Как хорошо…
* * *
Как хорошо, Когда, точно прицелившись вилкой, С первого раза проткнешь Тот вертлявый опенок-пигмей, Что последним лежит на тарелке.
* * *
Как хорошо, Когда фонарный столб, Который ты обнял, ища поддержки, Шепнет участливо: «Старик, не раскисай, Еще пяток столбов — и наконец-то дома…»
* * *
Как хорошо, Разругавшись с женою и тещей, Плюнуть в сердцах И сказать себе тихо, но твердо: «Пусть я дурак — а умнее вас всех, вместе взятых!»
* * *
Как хорошо, Пробудившись с больной головою, Только подумать: «Ох, е! Щас помру, если…», А жена уже входит с рассолом.
* * *
Как хорошо, Когда наш поцелуй бесконечный В одночасье прервется, Да так, чтоб и ты не подумала: «Рано», И чтоб я еще смог продохнуть…
* * *
Как хорошо Заглянуть за края ойкумены — Пусть бы даже Той ойкуменой была бы Необъятная юбка жены…
* * *
Как хорошо Клад драгоценный найти И отдать его весь до копейки Государству. Пусть купит себе Все, что захочет, И… подавится.
* * *
Как хорошо, Утомившись курортным романом, Внезапно вернуться домой (В настроении «черная туча») И дрожащей своей половине Учинить жесточайший допрос Со скандалом, с угрозами теще — Чтоб в конце концов как-то встряхнуться…
«Я считаю наше положение счастливым»
В городе книжки читаются все больше те, которые можно на бегу читать. Или вовсе газеты. Там, внутри этих детективов и глянцевых журналов все несвежее, жареное — вроде привокзальной шаурмы и чебуреков. Потом в голове от этого изжога и разлитие мозговой желчи. Ну, это в городе, а в деревне, когда темнеет вечер синий и в ближайшую оперу хоть три года скачи — ни до какой не доскачешь, когда веселым треском трещит натопленная печь, когда за окном сугроб достает до самого подоконника — вот тогда хорошо дремать над «Философическими письмами» Чаадаева или «Опавшими листьями» Розанова и размышлять о судьбах России. |
