Хорошие солдаты. Андарист сделал из них хороших солдат. Какому ребенку не знакома ярость?

Но сосуды протекают.

Сосуды лопаются.

Умирающий Бог, как думал теперь Нимандер, это ребенок. Безумные жрецы наполнили его до краев, понимая, что сосуд будет протекать, и цедят забродившее пойло. Умирающий Бог — ребенок, и поэтому его жажда неутолима, его нужды ненасытимы.

Они продвигались по дороге на запад, и вскоре снова оказались среди полей. Пугала здесь были действительно мертвыми, использованными. Они высохли, заскорузлые черные тряпки вяло мотались по ветру. Жизнь высосана до дна. Нимандер видел теперь в полях нелепые кладбища — как будто местная извращенная вера требует, чтобы покойники стояли наготове, ожидая того, что может случиться.

Зрители, следящие за дорогой и дураками, что едут по ней.

Когда-то — за год до первого нападения — к скалам Плавучего Авалю прибило двух полумертвых дальхонезцев. Они по непонятным причинам плыли к острову Гени на утлой лодочке. Оба были голыми, потому что использовали клочья одежд как затычки для трещин — но трещин в корпусе оказалось слишком много, и несчастное корыто затонуло. Людям пришлось плыть.

Благосклонность Господина Удачи привела их на Авалю; им как-то удалось обогнуть окружившие островок губительные рифы и утесы.

Эти обитатели темных джунглей были из племени, одержимого предками. Мертвецов они не хоронили. Мертвецы становились частями глинобитных стен деревенских домов. Едва умирал кто-то из семьи, начиналось строительство новой комнаты — поначалу всего лишь выступающей наружу стены. Внутри стены клали труп, забивая глиной глазницы, нос, уши, рот. Всё новые слои ложились на лицо и туловище. Тело располагали стоя, как бы в фигуре танца. Когда умирало еще двое родственников, комнату заканчивали и покрывали пальмовыми листьями или еще чем-то.

Некоторые дома были большими как замки; они расползались по земле муравейниками из сотен комнат, темных и душных. Таким образом, мертвые не уходили, оставались вечными свидетелями, судьями живущих. Как рассказывали спасенные, такое соседство зачастую сводило людей с ума.

Джунгли сопротивляются сельскому хозяйству. Их почва не любит пахоты. Громадные деревья плохо горят, об них тупятся лезвия даже железных топоров. Деревни становятся слишком большими, пожирают площади, пока не оказываются занятыми все клочки пригодной земли. Соседние племена страдают от тех же бед. Неудивительно, что между ними вспыхнули войны. Мертвые предки требовали расплаты за нарушение границ. Убитые родичи — их тела украдены и не погребены подобающим образом — становились отверстыми ранами, обидами, за которые нужно мстить.

Кровь текла рекой, сказали спасенные из моря. «Кровь рекой, вот и все. Когда враг начинает разрушать селения, сжигать до основания…

Остается лишь бегство».

Нимандер размышлял обо всем этом, ведя кобылу под уздцы по пыльной дороге. У него нет предков — привидений, предков, требующих сделать то или это, вести себя так или эдак. Возможно, это и есть свобода… однако он чувствует себя до странности… потерянным.

Двое дальхонезцев построили новую лодку и отплыли — не домой, но в неведомое место, место, свободное от духов, бдительно смотрящих на тебя из каждой стены.

Телега затрещала; он поднял взор и увидел, что Каллор спрыгнул сбоку, поправил одежду и кольчугу и подошел к Нимандеру.

— Интересное использование тел.

— И как их используют? — спросил Скиньтик, повернув голову.

— Ворон распугивать? Ни одна разумная птица не посмотрит дважды на эти растения. Они ведь даже не из нашего мира.

Брови Скиньтика поднялись. — Не из нашего?

Каллор поскреб подбородок; казалось, отвечать он не торопится, и Скиньтик снова поглядел вперед.

— Сэманкелик, — сказал он.