Могора фыркнула: — Ты не узнаешь настоящую любовь, даже если она укусит тебя в лицо.

— Убери подмышку, женщина!

— Ты превратил храм в сумасшедший дом, Искарал Паст. Ты превращаешь в сумасшедший дом любой храм, в котором живешь! Вот мы здесь замышляем взаимное убийство, и чего ждет от нас твой бог? Да ничего! Только ожидания, постоянного ожидания! Ба, пойду-ка за покупками!

— Наконец! — каркнул Искарал.

— Ты идешь со мной, чтобы носить покупки.

— Ни шанса. Используй мула.

— Вставай или я прикончу тебя прямо здесь.

— В святой обители? Ты сошла с ума?

— Откровенное богохульство. Темный Трон позабавится?

— Отлично! За покупками. Но на этот раз без поводка.

— Только не теряйся.

О, почему брак занимает место любви? Узы взаимного недовольства стягиваются, пока жертвы не застонут, но от боли или наслаждения? Есть ли разница? Такой вопрос лучше не задавать женатикам, о нет.

В стойле мул подмигнул лошади, лошадь ощутила, как трава ворочается в кишках, а мухи, мухи летали от одного куска навоза к другому, убежденные, что следующий чем-то отличается от предыдущих — жалкие, тщедушные твари — нет мудрости у тщедушных, только желания и недовольство, и они жужжат, призывая начать новое сражение за новый клок сырой пахучей соломы.

Взык, взык.

Среди масс гранита и смятенных, пронизанных жилами складок камня простерлась обширная яма, принадлежащая Скромному Малому. Утес изрыт пещерами и тоннелями. Расположенная на середине пути между Даруджистаном и провинцией Гредфаллан, окруженная широкими дорогами шахта имеет при себе поселок почти в восемьсот жителей. Наемные работники, рабы, узники, десятники, стража, повара, плотники, горшечники, изготовители веревок и одежды, прачки, углежоги, шахтеры и лекари, мясники и пекари… Предприятие вечно суетится. Воздух заполнен дымом. Старухи с поцарапанными руками ползают среди лесов, подбирая обломки дерева и низкокачественный уголь. Чайки и вороны пляшут среди оборванных, сгорбленных фигур.

На расстоянии в половину лиги не осталось ни одного живого дерева. Ниже по склону, обращенное к берегу озера, расположено кладбище с несколькими сотнями небрежно засыпанных неглубоких могил. Вода у берега безжизненна, красна, а на дне смутно виден оранжевый ил.

Прижав к носу надушенную тряпицу, Горлас Видикас осматривал работы, которыми теперь распоряжался — хотя, наверное, «распоряжался» — слово неправильное. Повседневные дела были возложены на мастера, покрытого шрамами и прыщами мужчину лет пятидесяти. В его ладонях застряли кусочки металла. Он кашлял через каждый десяток слов и сплевывал густую желтую мокроту прямо на обитые бронзой башмаки.

— Молодежь шустрее всего. — Кашель, плевок. — Мы зовем их кротами, они ведь пролезают в такие щели, куды взрослый ни в какую. — Кашель, плевок. — Если там гнилой воздух, взрослые рабочие не помирают. — Кашель… — У нас трудностя были с набором молодежи, покуда не начали покупать у нищеты в городе и за — слишком много у них недоносков, чтоб кормить, понимайте? Для молодежи особые правила — никто на них руки не ложит, если понимайте, о чем я тут.

Они с этого начинают. Шахтер живет лет пять, если раньшее не упадет или еще что. Когда слабеют, из тонелей выводим, чтобы на подхвате были. Немного доживают до десятников — я был из них, понимайте.