— Подобны? Во всем?

— Смехотворное утверждение, мы ведь оба согласны? И все же… — он поднял не вполне чистый палец, — разве не верно, что от года к году мы способны изменяться так сильно, что наши насущные «я» несравнимы с «я» прошлыми. Если закон подобия не правит даже нашими личными жизнями, как можно надеяться, что он будет править повсеместно?

— Крюпп, к чему все…

— Много лет назад, Резак, тогда именовавшийся Крокусом, мы не завели бы дискуссию, подобную вот этой. Да? Крюпп видит все, видит ясно. Он видит горе, но и мудрость. Боль и незакрытые раны. Некую долю отчаяния, все еще вращающуюся подобно монете — как же упадет она? Вопрос еще не решен, грядущее еще не определено. Итак, вернулся старый друг, давайте же выпьем, тем отдав грядущие мгновения дружелюбному молчанию. — Тут Крюпп схватил кружку и высоко поднял над головой.

Резак улыбнулся и сделал так же.

— Монета вращается!

Резак побелел. — Боги, Крюпп!

— Пей, друг! Пей до дна неведомого и неизмеримого грядущего!

Он так и сделал.

Круг прекратил вращение, молочно-белая вода уже не лилась в канавки по сторонам. Яркие фонари погасли, погрузив помещение в полутьму, и она пошла в спальню, утирая руки полотенцем.

День, два — и она разожжет сушильную печь.

Было поздно, поэтому не хватало времени для обдумывания тяжелых, вязких мыслей, угрожавших подняться и овладеть усталым сознанием. Главный их привкус — прокисшее сожаление, и никакими порциями чая его не смыть.

Царапанье у дверей заставил ее повернуться. Похоже, какой-то пьяница ошибся домом. Она не была в настроении даже отвечать.

Тут кто-то застучал костяшками пальцев, отчаянно, но тихо.

Тизерра отшвырнула полотенце, бездумно потерла ноющие запястья; потом выбрала со стола для замешивания глины скалку потяжелее. — Чужой дом, — сказала она громко. — Проваливай!

Застучали кулаком.

Подняв скалку, Тизерра открыла задвижку, а потом и дверь.

Через порог с глупой ухмылкой переступил мужчина.

Она его знала, знала долгие годы, хотя уже давно не видела. Опустила скалку, вздохнула: — Торвальд Ном. Ты припозднился.

— Извини, любовь моя, — отвечал он. — Я отклонился от маршрута. Работорговцы. Океанские путешествия, Тоблакаи, дхенраби, пытки и распятия, тонущий корабль…

— Не знала, что сходить за хлебом бывает так опасно.

— Ну, — сказал он, — вся буча началась, когда я услышал о долгах. Я и не знал, что должен. Ублюдок Гареб подловил меня, сказал, я ему должен, хотя я не был должен, но я не смог доказать без адвоката — которого мы не могли себе позво…

— Я все знаю насчет Гареба, — прервала его Тизерра. — Его бандиты приходили ко мне довольно часто с той поры, как ты исчез. Да, мне нужен был адвокат, чтобы отвадить Гареба.

— Он угрожал тебе?

— Он заявлял, что твои долги — мои долги, любезный муженек. Понятное дело, чепуха. Даже когда я выиграла дело, он не отстал. Месяцами изводил. Подозревал, что ты прячешься неподалеку, что я понесу тебе еду и воду. Не могу и пересказать, как мне весело было. Почему не могу, Торвальд? Потому что не было. То есть весело. Совсем было невесело.

— Теперь я дома, — попытался улыбнуться Торвальд. — И богат. Никаких больше долгов — я все решил этим утром, все сразу решил.