— О, неужели? Ты что, снова воруешь? Нарвался на чары, что ли? Прихватил мешок монет, но так и светишься от магии?

— И еще камней и бриллиантов. Все было по справедливости, дорогая. Правда. Нечестный долг наткнулся на нечестность, они очень удачно уничтожили друг друга, и все стало честно!

Женщина фыркнула, но отступила от двери, позволив ему войти. — Сама не верю, что снова купилась.

— Ты же знаешь, Тиза, я тебе не вру. Никогда не врал.

— И кого ты ограбил ночью?

— Гареба, разумеется. Догола обчистил.

Тизерра вытаращилась. — Ох, муженек…

— Знаю, знаю. Я гений. А теперь насчет чар — он как можно быстрее призовет магов, чтобы вынюхать, где оказалось награбленное.

— Да, Торвальд, я сама просекла. Ты знаешь, где тайная яма. Кидай мешок туда, если не против, а я займусь подготовкой.

Но Торвальд не сдвинулся с места. — Все еще любишь? — спросил он.

Тизерра повернулась и взглянула ему в глаза: — Всегда, дурачок. Давай шевелись.

Сия ночь Даруджистана — слава непреходящая! Но уже шевелится заря, и свет разметывает синие огни бессонного города. Видите, как гуляки бредут в свои кровати или в кровати новонайденных подруг, а может, в чужие кровати — что нам до происхождения любви? Что означают эти нити дружбы, столь длинные и запутанные?

Что нам до тягот жизни, когда солнце сияет в небе и чайки взлетают над гаванью, когда крабы спешат нырнуть в глубокие, темные воды? Не каждая тропа истоптана, дражайшие друзья, не каждая дорожка вымощена камнями или размечена путевыми знаками. Опустите глаза на манер вора, который больше не вор — он с глубочайшим сочувствием смотрит вниз, на лицо старого друга, спящего в маленьком номере верхнего этажа «Гостиницы Феникса», поглядывая также на достойного Советника, храпящего на вон том кресле. В соседней комнатенке сидит ассасин, который, возможно, уже не ассасин, глаза его затуманены болью, а разум обдумывает множество вещей, и ход его мыслей — для кого-то, сумевшего проникнуть в темноту ума — покажется загадочным и неожиданным.

А где-то в другом месте брошенный матерью ребенок дергается, преследуемый во сне мерзкой харей, к которой прилепилось нелепое имечко Цап.

Вот двое стражей бегут — сердца колотятся в груди — от ворот особняка, и надрывно бренчит колокол, ибо злодей лишился злодейски скопленного состояния. Сей факт впился в него наподобие зубастых щипцов палача, ведь злодеи процветают, лишь погрузившись в источник силы, а когда кровавые деньги пропали, пропадает и сила.

Человек без пальцев идет домой, получив божье благословение, и кровь уже запеклась на костяшках; а жена его спит без сновидений с лицом столь добрым, что самый несентиментальный скульптор зарыдал бы от зависти.

На улочке, не достойной иного упоминания, стоит вол и думает, чего бы пожевать. Что же, в конце концов, остается, если любовь и дружество и сила, сожаление и потеря и воссоединение распалились сверх меры, сумев похитить все, что могло бы приносить горькую радость, если всё — всё! — пропало и продано? Что же остается, кроме нужд желудка?

Ешь! Пируй в свое удовольствие, вкушай сладости жизни!

Незначительно? Ба!

Как всегда говорил Крюпп, мудрому волу — лучшее ярмо.

Глава 6

Задним умом так легко превратить великих военных гениев прошлого в бездарных идиотов, а бездарных идиотов настоящего в военных гениев.