Но он ошибся. В джунглях мы провели весь июнь и большую часть июля. Пятьдесят два дня животного страха и законов зверья: беги-или-тебя-поймают, убей-или-будешь-убит. Пятьдесят два дня, пока субботним днем мы не заметили на прогалине американский вертолет с боеприпасами для передовой.

Я вышел из джунглей совершенно иным человеком, чем входил в них.

Раскаты грома

Я сидел в кресле, сжимая пустой стакан из-под виски. Шейла стояла у окна, дымя сигаретой. Рядом лежал пес.

Когда я пошевелился, он повернул морду, посмотрел на меня, затем лениво поднялся и пошлепал к креслу. Что-то встало поперек горла, и я то ли замычал, то ли застонал — стакан раскрошился в руке.

Собака мгновенно застыла на полушаге, а Шейла, странно встревоженная, двинулась ко мне.

— Эллис, в чем дело? — спросила она.

Я вскочил на ноги и отпрянул.

— Убери его, слышишь?! Ради Бога, убери!

Она, ничего не понимая, пошла к двери, ведущей на кухню, и позвала Фрица. Пес моментально прошел в кухню, и Шейла притворила дверь.

Женщина подошла ко мне, положила руки на плечи и усадила обратно в кресло.

— Это ведь всего лишь Фриц, Эллис, — успокаивающе проговорила она. — Волноваться и тревожиться незачем.

Я сказал:

— Фриц мертв. Я видел его там, на болотах, с дыркой от пули в башке.

— Понятно, — кивнула Шейла. — А когда это случилось?

В данном случае ее спокойствие не произвело надлежащего эффекта, а лишь разозлило меня. Я схватил Шейлу чуть повыше локтей и прошипел:

— Шейла, пойми — они там. Вьетконговцы. Я их видел.

На ее лице отразился ужас, когда она попыталась высвободиться, — ужас, пробивший защитную оболочку спокойствия, как камень разбивает стылую поверхность пруда.

— Эллис, выпей еще. Давай принесу.

Она прошла на кухню, закрыла за собой дверь, а я сел, подвешенный в своем кошмарном сне. Слабое звяканье телефона на столе возле окна выбросило меня обратно в реальность.

Если бы я поднял трубку, то этим самым только бы вспугнул Шейлу, говорившую из кухни. Вместо этого я потихоньку встал и подошел к сервировочному окошку между комнатами.

Оно было открыто примерно на полдюйма — достаточно, чтобы видеть половинку ее лица и руку, сжимающую трубку. Голос был приглушен, беспокоен.

— Нет, я должна лично говорить с доктором О'Харой. Это вопрос жизни и смерти.

Шон О'Хара. Лучший психиатр с Харли-стрит. Мне следовало догадаться.

Шейла произнесла:

— Шон? Шейла Уорд беспокоит. Да, да, снова Эллис. Думаю, тебе сейчас же нужно приехать сюда. Дело совсем плохо, так плохо, что хуже некуда. Он только что пришел совершенно невменяемый и сказал, что видел вьетконговцев на болотах. Видимо, регрессия. Вьетнамские воспоминания. — Последовала пауза, показавшаяся мне вечностью. — Нет, со мной все в порядке. Чуть раньше я позвонила Максу Сен-Клеру. Он тоже скоро будет здесь.

После того как она повесила трубку, я пинком распахнул дверь. Когда Шейла вскрикнула, эрдель подскочил ко мне, оскалив зубы в сантиметре от моей ноги.

Она схватила его за ошейник и оттащила в сторону. Я усмехнулся:

— Итак, я сломался — окончательно и бесповоротно, так? Вьетнамская регрессия? Так вот я вам покажу! Я покажу, что видел своими глазами то, что сказал! Не только покажу, но и докажу!

В подставке для зонтиков возле входной двери у меня стояло несколько дробовиков. Я взял шестнадцатимиллиметровый, повесил на шею пояс с патронташем и выскочил из дверей, пока Шейла старалась утихомирить пса.