Я снова и снова прокручивал воспоминания, начиная с Тай Сона и первой встречи с Сен-Клером, Чен-Куеном и Мадам Ню, — все всплывало в памяти в мельчайших деталях, намного отчетливее, чем события нескольких последних дней.

Затем — Хелен. С некоторым стыдом я понял, что не очень много думал о ней. Даже не поинтересовался у Чен-Куена, зачем она ему... разве в качестве дополнительного средства нажима на брата.

И что с самим Сен-Клером? Отправили ли его дальше по цепочке, или же он все еще находился на острове? Тогда до меня впервые за все время дошло, что если он сейчас в море, то освободить его нет ни малейшей возможности.

Довольно приличный отрезок времени Пэндлбери насупясь молчал. В сером свете рассвета лицо его казалось маской смерти, на которой застыло выражение полного отчаяния, которое при иных обстоятельствах вызвало бы у меня сочувствие. Он далеко забрался в болото, оно, возможно, накрыло его с головой, и все-таки я постоянно напоминал себе, что он готов был стать одним из моих палачей. В пять часов утра на побережье Дэвона, с бьющим с Атлантики ливнем, ничто не располагало к жалости.

Я обнаружил знак, указывающий направление на Коннорс-Куэй, повернул на узкую, извилистую дорожку, обсаженную по обочине столь густыми и высокими кустами, что ни сквозь них, ни поверх них ничего нельзя было разглядеть. Затем припарковался на обочине и выключил двигатель. Открыв окно, стал вдыхать холодный свежий утренний воздух.

Первым заговорил Пэндлбери. Голос его был хмур, как и утро.

— Мистер Джексон, вам известно китайское выражение ву?

Я кивнул:

— На нем построена вся дзенская философия. Грубый перевод означает: полная смена своего мировоззрения.

Пэндлбери добавил:

— Или же внутреннего восприятия, если угодно. То же, что японцы называют сатори.

— И что дальше?

— Сидя в машине, в полной прострации, не имея возможности ничем заняться, а только думать, я догадался — с большим трудом, надо заметить, — что все эти годы я ошибался. Эти люди несут зло, частью которого стал я сам.

— Несколько поздновато.

— Возможно. — Он смутно улыбнулся. — Зато теперь я могу предложить вам свою помощь.

— Я на это надеялся, хотя вполне понял бы отказ.

Больше всего в нем поражал его голос. Мрачный, серьезный и крайне спокойный, совершенно непохожий на тот, актерский, которым он обращался в конце службы к аудитории. Что не означало, разумеется, перемены моего к нему отношения. Тем не менее я сказал:

— В общем, так: обрисуйте мне положение в Коннорс-Куэй.

— Много лет назад из Коннорс-Куэй на остров ходил паром. Перевозил каменные плиты, так что Причал там добротный. Но с начала века вся эта местность превратилась в помойку. И сейчас ее откупили. Монахи. Это их частная собственность.

— Они там живут?

— Нет, во всей местности остался всего один обитаемый дом. В свое время там находилась деревенская гостиница. А живет в ней Даво.

— Это еще кто?

— Крайне неприятный субъект, которого монахи наняли присматривать за тем, что творится на материке. Мне кажется, он венгерский беженец. Приехал в Англию после восстания пятьдесят шестого года. Возит на остров продукты на своем баркасе и наблюдает за тем, чтобы возле его дома не шлялись нежелательные незнакомцы.

— Телефон там есть?

— В пабе — да, но на остров позвонить невозможно.

— Ничего, — сказал я. — Лиха беда начало. Давайте нанесем этому Даво платный визит.

Заведя «альфу», я пустил ее по извилистой тропинке, которая в конце концов привела меня к огромным запертым воротам.