Узнав о смерти Ногая, княжич Юрий со смешком сказал брату Ивану:
— Хан хана жрет и тем сыт бывает.
На что Иван заметил:
— Мыслю я, брат, настанет та пора, когда источится сила ордынская.
— Не верится, велика она.
— Ныне велика, а завтра? Печенежские аль половецкие орды малы были? Время, брате, время перетрет.
— Когда такое случится, нас жизнь сомнет. Не доживем мы до ордынской погибели.
— Нас не будет, другие увидят. Мыслю, к тому времени князья наши в разум войдут, к единению Руси потянутся.
— А до той: поры мы еще не раз псами лютыми друг другу горло грызть будем…
Иван сказал с сожалением:
— Тут я, брате, с тобой согласен.
Зима легла ровная, снежная, унялись ветры, и не давили морозы. Ночную тишину нарушали лишь караульные со стен:
— Вла-ди-мир!
И сызнова все замирало.
А на рассвете город пробуждался от колокольного звона, звали к ранней заутрене.
На первой неделе после Покрова покидала Владимир княгиня Анастасия. Умостилась в широкие розвальни вместе с холопкой, согласившейся разделить с госпожой ее долю.
На розвальнях поклажа, вещи Анастасии, в руках холопки ларец из кипариса с серебряными монетами — вклад княгини в монастырь.
Накануне отъезда навестил Анастасию епископ Владимирский, грек Андриан, напутствовал:
— Дочь моя, — говорил епископ, — в молитвах и послушании обретешь покой мятущейся душе…
Утром, в час отъезда, вошла княгиня к мужу попрощаться. Тот встретил ее холодно, промолвил:
— С Богом. Замаливай не только свои грехи, но и мои.
И отвернулся…
Сани окружила дворня, приковылял тиун, скинул шапку, поклонился низко, чуть не коснулся снега бородой:
— Путь те добрый, княгинюшка, завсегда помнить тя будем.
— Ты, Елистрат, за великим князем доглядай, он ныне в тревогах. — Поманила тиуна и чуть ли не в ухо шепнула: — Заблудшийся он, на брата Даниила замахивается. Отговори, либо Дмитрием не сыт?
— Ох, княгинюшка, аль те норов великого князя неведом? Ему власть превыше всего, за нее он и Орду на Русь наведет.
— Мне ль того не знать, оттого и волнения мои. Коли не сам, так руками ордынцев народ русский изводит…
Сани тронулись, и княгиня бросила на ходу:
— Прощай, Елистрат, и вы, холопы, буду за вас Всевышнего молить…
Съехались во Владимире. Уж больно загадочно звал их, князей Ярославского и Ростовского, великий князь. Собрались в гриднице хозяин Андрей Александрович, Константин Борисович да Федор Ростиславич. О делах, зачем званы, говорить не торопились, пили пиво хмельное и меды выдержанные, закусывали выловленной стерлядью из проруби, жареным и вареным мясом молодой лани-важенки, солеными груздями и пирогами с брусникой.
Ели, перебрасывались редким словом, ждали, когда начнет разговор хозяин. А великий князь на пиво нажимал, да все знак отроку подает, чтоб кубки наливал. Князь Константин Борисович разрумянился, глаза озорные.
— Впору девок-холопок, князь Андрей Александрович, пощупать!
Но великий князь шутку князя Ярославского не принял, да и ростовский князь из-под седых бровей бычился угрюмо. Буркнул:
— Те, князь Константин Борисович, девки к чему? Разе подержаться?
— Обижаешь, Федор Ростиславич, у меня в палатах не одна девка забрюхатела.
— Грозился беззубый кобель волка загрызть.
— Но-но, гости, к чему перебранка, поди, каждый свою силу имеет.
Тут отроки наполнили кубки медом, паренным на вольном духу и настоянным на ягоде малине. |