Ударил новгородский вечевой колокол, бурлил люд:

— Свей отнимают у нас землицу карелов!

— Они закроют наш торговый путь!

И приговорило вече:

— Слать гонца во Владимир, молить великого князя Андрея Александровича прийти к нам с воинством, изгнать свеев из озерной Карелии…

Тем же летом тысяча триста первого года двинулась низовская рать в далекий путь, в край озер и вод — Карелию, чтобы очистить его от свеев. Построив крепость Ландскрону и посадив в ней многочисленный гарнизон, шведы считали, что обосновались здесь прочно.

Шли ратники из княжеств Владимирского и Переяславского, Ярославского, Ростовского и Московского и иных городов, а когда миновали Великий Новгород, пристало к ним новгородское ополчение.

Двигалось воинство конно и пеше, а от озера Ладожского подняли паруса на своих ладьях ушкуйники, повернули к Охте.

Осадили русичи Ландскрону, потребовал великий князь Андрей от коменданта крепости ярла Стена сдачи, но тот ответил надменно:

— Здесь наш гарнизон, и он готов к сражению. Мы овладели этим краем не для того, чтобы его возвращать…

Месяц и другой осаждали русские полки Ландскрону. Голод и мор наступили в крепости. И тогда великий князь Андрей Александрович велел начать приступ.

В несколько дней русские ратники разрушили и подожгли укрепления, не ведая пощады, убивали шведов, а вскоре не осталось в живых ни одного защитника Ландскроны.

Взирая на пожар, слушая крики и вопли, князь Андрей Александрович говорил воеводе, боярину Ереме:

— Очистив от свеев землю карел, я привязал к власти великого князя Владимирского разгульных новгородцев, а будущей весной поклонюсь хану, и с милостью его Московское княжество ужмется до того удела, каким оно было во времена, когда Даниил получил его от отца, Александра Ярославича.

За два года до того, как ходила низовская рать на шведскую крепость Ландскрону, из Киева через Чернигов, Брянск на Москву, а оттуда в стольный город Владимир добрался митрополит Максим.

Давно понял владыка Максим, что миновали времена Киевской Руси, настала пора Ростово-Суздальских княжеств Руси Залесской, что отсюда начнется воссоединение русских уделов и освобождение Русской земли от ордынского ига. Потому и перенес владыка митрополичий престол Русской Православной Церкви из Киева во Владимир.

Максим, высокий старик в обвисшей монашеской рясе на худом теле и черной бархатной скуфейке, прикрывающей редкий пушок на голове, несмотря на преклонные годы, сохранил на редкость здравый ум, трезвое суждение, а его мудрые глаза, казалось, замечали все.

Андрей Александрович побаивался митрополита, а потому редко являлся к нему. Великому князю чудилось: владыка Максим лезет своим оком в самую душу, читает его сокровенные мысли о власти, какую обрел, на татар опираясь.

Однажды митрополит явился в княжьи хоромы. Отрок торопливо распахнул перед ним двери, и Максим, постукивая посохом, вступил в палату. В ту пору князь вел речь с тиуном Елистратом о запасах, какие остались с прошлого полюдья. Увидев митрополита, князь пошел навстречу:

— Благослови, владыка.

Митрополит осенил его двуперстием, проделал то же с тиуном, после чего Елистрат удалился, прихрамывая, а князь сказал, указав на плетенное из лозы кресло:

— Садись, владыка, обскажи свои заботы.

Поправив рясу, митрополит уселся.

— Редко вижу тя в храме Господнем, великий князь, оттого и нужды наши тебе неведомы.

— Ох-хо, владыка, в мирских хлопотах дни пролетают.

— Не приступай к делам мирским, не воздав хвалу Господу. На тебя, князь, люд взирает.

— Люд? — Князь Андрей Александрович усмехнулся. — Люд, владыка, волком на меня косится.