* * *

Часы полёта, оставшиеся до приземления в Москве, казались бесконечными. Осталось восемь часов, шесть, два… Лев смотрел в иллюминатор, и мысли его, приносящие облегчение и внутренний покой, расставляли, наконец, всё по своим местам. Те десять дней, что он не видел Маришку и мальчишек, казались ему теперь страшной, кошмарной полосой, перевернувшей его жизнь и заставившей посмотреть на себя заново.

Нет, что-то менять и перекраивать Лев не согласился бы ни за что: всё, что с ним произошло за последние дни, было ему бесконечно дорого; просто теперь, пережив эти странные и волнующие дни, он твёрдо понял, что ничего дороже семьи у него нет и не будет. Прикрыв глаза, он вспоминал милые Маришкины ямочки на щеках, нахмуренные, серьёзные бровки Андрейки и сморщенный нос смеющегося, озорного Гришки.

В Москве шёл дождь, такой же, как в Оттаве, и небо, затянутое серыми рваными заплатками, было хмурым и неприветливым. В окошко такси Лев видел, как из-под колёс мчавшихся машин вылетали мелкие, противные капельки грязной воды, покрывающие ветровое стекло мутной сеткой брызг. Их крапинки были настолько малы, что создавалось ощущение, будто они нанесены на стекло тонким, царапающим остриём булавки. «Ладошки» автомобильных дворников то и дело стирали эту волокнистую дождливую муть, но она тут же проступала заново.

Чем ближе Лев подъезжал к дому, тем медленнее, казалось, тянулось время. Последние несколько минут были просто бесконечными. Расплатившись с таксистом, Вороновский бегом поднялся на этаж и нажал кнопку звонка. В квартире стояла странная тишина, не нарушаемая человеческими голосами. Обычно на его звонок бежали мальчишки, радостно крича и предвкушая получение долгожданных подарков, но сегодня всё было не так.

Когда Маришка открыла дверь и Лев увидел её, сердце его больно сжалось, а горло перехватило спазмом. Перед ним стояла женщина, черты лица которой были ему знакомы, но глубокое отчаяние изменило её внешность до неузнаваемости.

Мокрые ресницы прикрывали отёкшие от слёз глаза, перерезанные сеткой красных крупных прожилок; глубокие, тёмные ямы подглазий сливались с побледневшей, почти серой кожей лица. Во всей её фигуре сквозило безысходное отчаяние и огромное, непомерное для человека горе.

— Маришка, что случилось? — Сумки Льва упали на пол.

— Гриша, — сумела проговорить она, и по щекам её опять потекли слёзы. Голос жены звучал настолько хрипло и надтреснуто, что Лев не узнавал его. По спине Вороновского побежали мурашки страха, а в голове загудело.

— Что Гриша? — прошептал он вмиг пересохшими губами.

— Он пропал. — Маришка провела мокрым носовым платком по покрасневшему носу и всхлипнула.

— Как пропал? — Мир вокруг него вдруг раскололся на несколько частей, и земля стала уходить из-под ног. Лев покачнулся и, чтобы не упасть, ухватился рукой за дверной косяк. — Что ты такое говоришь? Когда пропал? Где Андрей? Что происходит? — Льва трясло, словно в ознобе, а Маришка судорожно сглатывала слёзы, не в силах продолжить разговор.

Взяв жену за руку, не раздеваясь, как был в грязных ботинках и плаще, Лев увёл её на кухню. Налив воды в стакан, он заставил её сделать несколько глотков и немного успокоиться.

— Маришка, расскажи мне всё толком, я ничего не понимаю, — стараясь держать себя в руках, произнёс Лев.

— Вчера вечером Гриша не пришёл домой, — прерывисто вздохнув, Маришка на мгновение остановилась, но потом, с усилием сглотнув, продолжила дальше: — Они гуляли с Андреем на улице, всё было, как всегда, а вечером вернулся он один. Я испугалась и спросила, где Гриша.

— И что он сказал? — перебил её Лев.

— Он сказал, что Гриша уехал насовсем.